Военный психолог Ольга Швец: Мы не стреляем в людей. Мы стреляем во врага

Ваша работа военным психологом началась еще в 2014 году. Верили ли вы в начало полномасштабного вторжения в 2022-м?

Мы помним, что постоянно разговаривали об этом. Где-то с конца 2021 года об этом появлялась информация. Наше военно-ветеранская община готовилась, мы тренировались, были собраны. Но я до последнего надеялась, что этого - полномасштабного вторжения - не будет. У меня было такое внутреннее желание, чтобы этого не произошло.

Я хотела верить наоборот в то, что международное сообщество, здравый смысл с той стороны повлияют, и этого не будет.

А когда сообщений о подготовке России к наступлению стало слишком много, вы были готовы?

Был тревожный чемодан, были заправлены автомобили, были спланированы маршруты выезда семьи из Киева. То есть действия, что делать были спланированными. Но мы до конца не знали, как это будет.

Я планировала вывозить семью в Винницкую область, но когда 24 все это началось, стало известно, что по всей стране масштабные ракетные удары. Поэтому план с Винницой был аннулирован.

Мои знакомые сказали уезжать вместе с ребенком, но я сказала, что уезжать не буду. Отправила ребенка с бабушкой во Львов. Сама осталась.

Когда возникла потребность в ваших навыках как психолога?

В начале войны были в основном гуманитарные миссии, поэтому моя специализация была не так нужна. Первые два дня я включилась в волонтерку. Свой телефон я оставила во всех волонтерских фондах.

Первое, чем начала заниматься - это по всем ресторанам Киева собирала еду, чтобы кормить ребят, которые уже стояли на обороне. За эти два дня собралось огромное сообщество единомышленников.

В начале марта мы присоединились к патрульной полиции. Это был такой экстренный набор, потому что была угроза вторжения в Киев. Кто был готов - тот пришел. Нас оформили в патрульку, и с 3 марта я официально была в патрульной полиции города Киева.

Как военный психолог, я присоединилась уже с июня, когда угрозу от Киева отодвинули. Как патрульная полиция мы переместились в Днепр, чтобы быть под рукой... Тогда я также впервые оказалась в Бахмуте с коллегами, которые были там на задании, и снова начала как военный психолог.

Учитывая ваш опыт: как две фазы войны - в 2014-м и 2022-м - отличаются друг от друга? И есть ли разница вообще?

Очень отличаются. Во-первых, масштабом. Это понятно. Во-вторых, используемым вооружением. В то время, в 2014 году, все же это был исключительно восток, была линия разграничения, где проходил контакт с врагом.

Основная наша работа была в зоне АТО, мы ездили с группами психологической поддержки по секторам, потому что пехотные подразделения были непосредственно в месте удержания территории.

Сейчас прилетает все, оно очень разное, и его очень много. И это больше война ракет, артиллерии и крупнокалиберного оружия. Таких стрелковых столкновений меньше. А туда, где они есть, психолог приехать не может, потому что очень горячо. Психолог находится в более безопасных местах, как будто в тылу.

В 14-м было сложнее, на мой взгляд. Тогда вообще не было ясно, что происходит. Мы не ожидали такого. Сейчас все более или менее понимают ситуацию. Таких сложных случаев, как мне тогда приходилось наблюдать, я не видела.

Ольга Швец (фото: facebook.com/olga.shvets.754)

То есть психолог работает в тылу, а не непосредственно с военными на передовой, да?

Смотря, что считать тылом. Если Бахмут считать тылом, то, наверное, нет. Есть непосредственный боевой контакт, когда стреляют. Что может делать психолог? Он ведь не может держать за руку!

Но, например, в километре от этого есть место базирования подразделений. То есть они вышли, поработали, вернулись.

Это тоже зона боевых действий, но там безопаснее. Это не место постоянного пребывания, это место отдыха. Вокруг Бахмута и внутри него происходят постоянные перестрелки, но в подвалах мы живем.

Зачем психолог на войне?

Это как в бизнесе. Большие компании нанимают бизнес-консультанта - и проблем нет. Как только они его увольняют, все начинает разрушаться, идут финансовые потери. Все думают: почему так? А суть в том, что он корректирует ситуацию точечно. И потому все в общем работает.

Так и с психологом. Звать психолога, когда уже всех "поплавило"? Так это не работает. Специалисты морально-психологического обеспечения должны быть всегда, потому что они мониторят ситуацию, корректируют изменения в настроении и т.д.

Основной инструмент психолога - наблюдение. Ты замечаешь какие-либо изменения, корректируешь эти моменты, и тогда проблем нет.

В какие моменты вы общаетесь с бойцами?

До выхода на задание и после. В общем, психологическое обеспечение происходит поэтапно:

• Сначала отбор. Когда вас мобилизуют, психолог дает свою рекомендацию, чем этот человек может заниматься.
• Затем следует психологическая подготовка параллельно с боевой на полигонах. Мы проводим психоэдукационные лекции, говорим о том, какие проявления могут быть под влиянием стресса, как наш организм на это реагирует, разбираем какие-либо ситуации.
• Дальше - сопровождение. Когда ребята идут на задание или возвращаются из него. Нужно отследить их состояния, как они себя ведут. Если кому-нибудь нужна помощь, то я ее предоставляю.
• Последний этап - это восстановление, когда вышли из зоны боевых действий. Там можно провести тестирование, увидеть динамику, поговорить, расслабить мышцы.

Я совсем недавно общалась с военным медиком. Он говорит, что чем дольше боец на службе, тем ниже его мотивация. Соглашаетесь?

Это исключительно усталость. Из-за усталости все процессы становятся более острыми. Когда ты мало ешь, спишь и много стресуешь, то организм истощается. Тогда мотивация снижается, реакции притупляются.

Я слежу за сном бойцов. Так или иначе они должны добирать 5 часов в сутки. Если подряд не получится, то хоть часок в течение суток. Потребление воды - тоже обязательно. Это насчет физиологии.

Бывает, что бойцы не понимают, что делают. Они однажды сказали мне: "Нам кажется, что война вокруг нас, а мы ничего не делаем". Дело в том, что мы не видим всеобщей картины, а только свой сектор работы. Им кажется, что они делают не достаточно.

Где-то кто-то отчаялся... Мы разговариваем, поддерживаем друг друга, шутим, планируем, ищем новые смыслы - это тоже такая работа.

А как вы думаете, ваше подразделение вспоминает ваши наставления во время боя? Возможно, они вам рассказывали об этом.

Конечно. Было интересно, когда наше подразделение только формировалось. У нас были ребята с опытом и "новенькие". Так вот, последние очень скептически относились к моей работе. А потом говорят, что и дышат, и остальные советы вспоминают.

В подготовке мы проговаривали и более жесткие вещи, и попадание в плен. Поэтому да, вспоминают, пользуются, особенно дыханием (улыбается).

Вы рассказываете, что говорите о жестких вещах. На войне одной из таких вещей есть выстрел во врага. Какое состояние у военных, впервые убивших врага?

Мы обязательно проговариваем, что мы не стреляем в людей. Мы стреляем во врага. Если ты не выстрелишь в нужный момент, он убьет тебя. Не все хотят говорить о чувствах в этот момент, поэтому так мы это не проговаривали.

Вдобавок редко бывает, что ты смотришь врагу в глаза и стреляешь. Потому что сейчас в основном пулеметные, гранатометные, минометные выстрелы, когда это вдаль.

Но мне приходилось говорить с людьми о таких моментах. Они говорят, что очень тяжело первый раз. Потом ты начинаешь относиться к этому как к работе. Может случиться так, что ты просто замираешь. Сомневаться нельзя, иначе ты мертв.

Вы говорите, что не все бойцы желают обсуждать подобные вещи. А как вы их выводите на диалог?

Часто случается так, что в процессе общения я замечаю человека, нуждающегося в помощи, но он об этом не говорит. Тогда нужно смоделировать ситуацию так, чтобы военный сам пошел на контакт. Принудительно ведь психологи никого не лечат. Это отталкивает.

Чтобы человек сам пошел к вам на разговор, попросите его о помощи. Единственное, что стоит просить о чем-то точечном.

В моей практике была такая история со снайпером. Я обратилась к нему с выбором оптического прицела на винтовку, потому что интересовалась этим, и у меня есть такая дома. Он стал мне рассказывать и показывать все. Когда он почувствовал ко мне доверие, начал говорить о болезненных вещах. Это манипуляция чистой воды. Она на пользу, но все же.

Ольга во время работы в Veteran Hub (фото: facebook.com/olga.shvets.754)

Приходилось ли вам общаться с пленными россиянами?

Нет, и я очень этому рада!

Но у меня была одна болезненная ситуация. В начале марта крупнокалиберная ракета прилетела в мою школу, где училась я, моя сестра, сейчас учится дочь. Школа была частично разрушена. Тогда у меня случился перелом.

По кодексу психолога, мы должны оказывать помощь любому, враг или нет. Но у меня, знаете, такая злоба! Сейчас я выхожу из профессиональной позиции. Я говорю как человек, который тоже страдает. Я не смогла бы оказать помощь врагу в то время, а сейчас тем более потому, что мы платим очень высокую цену.

Хотя я общалась с нашими, которые брали в плен. Наши не издеваются, я вам скажу. Да, немножко лица подкорректируют... Но так, как обращаются россияне с украинскими пленными, такого нет.

А между военными вообще возможна гуманность?

Вы знаете, когда работают профессионалы, как с нашей стороны, так и с их, может случаться и такое.

В 2016 году работали две группы спецназначения, они вышли друг на друга. Когда люди подготовлены, они с одной точки зрения понимают друг друга. Они посмотрели друг на друга и без единого контакта просто разошлись в разные стороны. Возможно, это был некий кодекс профессионалов. Или ощущение, что если они столкнутся, погибнут все.

Почему россияне совершают такие зверства в Украине?

Я не знаю. Здесь даже никакая психология не работает. Когда деоккупировали Бучу и Ирпень, мы как патрульная полиция (в марте Ольга присоединилась к патрульной полиции в Киеве - ред.) заходили после военных. То, что увидел весь мир, мы увидели первыми.

Мы обсуждали это с коллегами и не нашли ответа. Это либо вседозволенность, либо какие-то искривленные модели воспитания, либо все вместе.

Это трудно объяснить завистью и злобой. Потому что человек разумный не будет никого пытать из-за злости и зависти. Она подумает, что ему нужно сделать, чтобы иметь желаемое. Это идет критическое мышление.

Ну ладно. Ты завидуешь, злишься. Ну, разрушь дом. У тебя такого нет, и у кого-то такого не будет. Но зачем ты насилуешь ребенка, убиваешь семью?

Если это была злоба, то просто животное. Мне даже животными называть не хочется, потому что они - животные - более гуманные. Зверь нападет, когда будет угроза его жизни или его потомству. В этом случае подобное было? Нет.

Пожалуй, не все россияне такие. Однако остальные не отрицают действия русских солдат. Это молчаливое согласие, значит они - сообщники.

Ольга Швец (фото: facebook.com/olga.shvets.754)

Военному психологу нужен психолог?

У каждого психолога есть свой психолог. Лично у меня есть терапевт. Мы общались до войны, и сейчас я тоже обращаюсь, когда нужно разгрузиться.

Как вы контролируете свои эмоции?

Дышу. В момент, когда чувствуете напряжение на грани, дыхание помогает. Несколько медленных вдохов и выдохов помогают собраться с мыслями.

Моментальные реакции, конечно, могут быть. Вот почему военные возвращаются реактивнее? У них психика уже заточена на такое. В зоне боевых действий ты должен реагировать моментально

В гражданской жизни следует включать саморегуляцию. Я некоторое время ходила на руке с резинкой для денег. Когда чувствуете напряжение, просто щелкните им, и вы вернетесь в тело, переключитесь.

А вы можете продемонстрировать несколько упражнений с дыханием?

Есть боевое дыхание, когда нужно настроиться на какую-нибудь ситуацию. Ты будто накачиваешь себя кислородом. Вот когда спортсмены собираются кучкой и быстро вдыхают.

А когда нужно успокоиться, нужно замедлить дыхание. Делайте вдох на четыре счета и так же на четыре - выдох. Затем на четыре счета задержите дыхание и на четыре счета остаетесь на полном выдохе.

Расскажите о моменте службы, который вы никогда не забудете.

Сразу скажу, что на отрицательных вещах стараемся не зацикливаться. Потери есть, но мы договорились, что оплакиваем всех после победы. Мы горюем по каждому нашему, но не так, чтобы пережить до конца.

Я никогда не забуду свой второй приезд в Бахмут. В июне, когда я очутилась там впервые, это был живой город. С фонтанами, розами, все цвело, все гуляли. Да, рядом происходили боевые действия, мимо что-то пролетало, но Бахмут жил.

Когда я приехала в ноябре, то была поражена: город на 70% разрушен. Нет ни одного целого дома, дыры, все изуродовано. Людей почти нет, если они есть, то прячутся. Это была эмоциональная боль на уровне физической. Такое ощущение, будто меня избили. И Бахмут такой не один.

Сейчас у вас отпуск. Не возникает ли диссонанса, что одна часть Украины уничтожена, а в другой продолжается относительно мирная жизнь?

Я радуюсь от этого! Я радуюсь, что здесь работают магазины, люди ходят в кафе и могут позволить себе более или менее беззаботную жизнь. Потому что какой смысл воевать на востоке и держать это нашествие, если здесь все будут подавлены?

Смысл как раз состоит в том, чтобы здесь была жизнь, чтобы работала экономика, чтобы жила страна.

Правда, иногда меня раздражают высказывания людей, что они ждут победы. Они действительно ничего не делают, а просто ждут. То есть ты ждешь, пока чьими-то руками будет одержана победа?

Брать оружие или мобилизоваться может не каждый, мы все разные. Но делать что-нибудь, чтобы ускорять эту победу, может каждый на своем маленьком уровне. Суперсила есть у каждого.

Военный психолог Ольга Швец (фото: facebook.com/olga.shvets.754)

Как изменится следующее поколение украинцев? Какими будут дети, выросшие и формировавшиеся в условиях войны?

С детьми будет много работы. Они сейчас многое потеряли. Они упустили возможность свободно гулять на улице, своих друзей, выехавших за границу. Предстоит снова заниматься восстановлением доверия к обществу.

Дети тоже будут ненавидеть россиян. Если раньше пугали бабайками, то сейчас, наверное, будут россиянами (смеется).

Дети будут некоторое время тревожными. Остальные вещи могут проявляться индивидуально в зависимости от чувствительности ребенка.

Если ребенок потерял близкого человека в результате войны, то это травма на всю жизнь. Тогда нужно работать со специалистом, искать для ребенка новые смыслы. В маленьком возрасте родители для ребенка - это смысл.

Однако важно понимать, что нельзя возлагать все на детей. От того как общество и образовательная система включится в воспитание детей, будет зависеть, насколько дети будут сознательными. Когда перестанут навешивать "союзные" убеждения, когда начнут культивировать гордость за нацию, тогда они будут понимать гораздо большее.

На день ВСУ коллеги поздравляли друг друга, а я - детей, потому что они тоже герои. Представьте, как маленький ребенок должен осознать, почему все мамы и папы здесь, а его - на войне? Они любовь родителей делят с другими людьми.

После победы к нам вернется множество военных мужчин и женщин с психологическими травмами. Как должно общество адаптироваться к этому?

Я не буду говорить, что это люди с травмами. Да, действительно, вернутся люди с военным опытом. Этот опыт нужно будет либо использовать во благо страны, либо конвертировать его в гражданскую занятость.

Самое главное - должно быть уважение к военным. Почему они начинают нервничать? Потому что они вернулись оттуда, где подвергали себя опасности, и хотят хотя бы не чувствовать обид. В США, например, целый культ ветеранов. При том, что на своей территории они не воевали, это безапелляционное уважение. Это воспитывает государство.

Чтобы у нас было меньше сложностей, дайте им это уважение. Не надо становиться на колени или что-нибудь. Сейчас оно уже у украинцев есть. Однако наигранного уважения никто не любит, поэтому такого не надо.

Что вы хотели бы сказать украинцам, потерявшим смысл?

Есть у меня один совет. Представь, что через год, когда мы уже победим, ты будешь вспоминать этого себя, разваленного, отчаявшегося, серого. Ты будешь гордиться собой? А если ты будешь вспоминать себя тем, кто смог преодолеть это уныние, и начать что-то делать?

Если каждый будет считать, что он ценен, то его шаги будут приближать нас к победе.