О том, как жители Броварского района чудом пережили бои и оккупацию, и как российские войска расстреливали мирных граждан – в репортаже РБК-Украина.
Российские оккупанты на украинской земле совершили десятки, если не сотни тысяч военных преступлений, и это число растет с каждым днем. Ни одна правоохранительная система не в состоянии зафиксировать и расследовать такое количество случаев, потому силовикам активно помогают волонтеры.
Вместе с одним из волонтерских экипажей РБК-Украина отправилось в Броварской район под Киевом, чтобы пообщаться с местными, услышать их истории и увидеть последствия оккупации.
* * *
Буча, Ирпень, Бородянка – эти города стали известными далеко за пределами Украины из-за зверств, которые творили там российские оккупанты. Но этих фактов настолько много, что и сейчас, спустя почти три месяца после освобождения, постоянно находятся новые истории преступлений.
И это в местах, которые получили, пожалуй, наибольшее медийное и политическое внимание среди всех деоккупированных территорий, что уже говорить о других. Даже тех, которые тоже находятся неподалеку от Киева, но по другим направлениям.
Вместе с правозащитниками из Центра гражданских свобод, инициатива Евромайдан-SOS, едем в Броварской район. Наталья Ящук вместе с коллегами по всей стране занимается документированием совершенных оккупантами военных преступлений, в рамках инициативы "Трибунал для Путина".
Главная цель – собрать, зафиксировать и систематизировать как можно больше свидетельств, чтобы потом их можно было использовать на международных площадках и в судах.
– В конечном счете, мы надеемся, что собранное документирование поможет нам в том, что засудят как президента России, так и исполнителей преступных приказов, – рассказывает Наталья.
Во времена, когда часть области находилась под оккупацией, правозащитники внимательно отслеживали официальные сообщения о военных преступлениях россиян, чтобы все проверить, когда появится возможность выехать на место.
Сейчас большинство информации они получают уже не из открытых источников, а из рассказов людей. Большинство историй подтверждаются, но каждый конкретный случай надо изучать отдельно.
Собственно, наша первая задача в поселке Большая Дымерка, который находился под оккупацией большую часть марта, – как раз проверить услышанную Натальей информацию о том, что на территории складов российские солдаты повесили двух местных жителей, прямо на строительных кранах. Приезжаем туда, но рабочие ни о чем таком не слышали (впрочем, во время оккупации они отсюда выехали).
Зато слышим новую историю – замдиректора строительной фирмы, Виктора Анатольевича, оккупанты расстреляли в его машине, в расположенном неподалеку селе Залисся. Уже на обратной дороге мы проедем через него – небольшое село вдоль трассы разрушено почти полностью.
Проблема в том, что в итоге тело погибшего мужчины "потеряли", похоронив неизвестно где. С ДНК-экспертизой тоже случилась какая-то непонятная история, и 100%-ой уверенности, кого именно похоронили, нет. А правоохранительные органы, рассказывают нам, помогать вообще не хотят. Сейчас во всем пытается разобраться дочь Виктора Анатольевича, но при этом скрывает подробности от своей мамы, имеющей серьезные проблемы со здоровьем.
– Мы даже с ребятами хотели сброситься ей, а она говорит: мне ничего не надо, мне надо найти папу, – рассказывает один из местных рабочих.
Вместе с Натальей и ее коллегой-волонтером Александром (для него это первый выезд такого формата) еще некоторое время пытаемся найти подтверждения истории о двух повешенных на кране – но никто из местных этого сделать не может.
Потом едем к бабушке Нине, во двор которой прилетел российский снаряд. Нина Степановна, 1938 года рождения, всю оккупацию провела в Большой Дымерке, уговорить ее эвакуироваться не смог даже специально приехавший для этого зять – в итоге, ему тоже пришлось остаться.
Наталья задает вопросы по разработанной правозащитниками методичке, стараясь максимально фиксировать факты: что случилось, где, когда именно, получает согласие на использование этих свидетельств в медиа, правозащитной и адвокационной деятельности.
– Куда мне было деваться… И куда ему (зятю, – ред.) было деваться от меня…Я уже согласна была и тут остаться, чтобы меня прибило, но он же ж не согласен, человек хочет жить…
От ее внучки слышим рассказ о том, что некоторые местные жители перешли на сторону оккупантов, ездили с ними на бронетехнике и всячески "расслаблялись". Маленькая девочка, правнучка Нины Степановны, выносит из хаты и показывает нам осколок российского снаряда.
В калитку заглядывает сосед, 72-летний Иван Дмитриевич, и предлагает показать разрушения в своем дворе. Он поначалу решил оставаться в поселке, прятался от обстрела в соседском погребе.
Однажды, услышав начало очередного обстрела, он привычно побежал к соседу. По дороге надо было оббежать свою хату, слева или справа. Иван Дмитриевич побежал левой стороной и это спасло ему жизнь – неподалеку упал снаряд, и на забор по правой стороне хаты пришлась мощная взрывная волна. У человека шансов выжить не было бы. Хозяин ведет нас за хату и показывает, как пытался спрятаться за небольшой выступ в стене.
Спрашиваем о том, был ли у него опыт общения с оккупантами.
– Я вижу, идут по дороге…У нас уже было приготовление – ни в коем случае не закрывать калитки. Потому что у кого калитка закрыта – они автоматом выбивают. Заходят во двор трое, с автоматами. Мне семьдесят два года, а то такие, извините за слово "ссыкуны". И они мне такие вопросы задают…
– И что они спрашивали? Есть ли тут бандеровцы?
– Нет. Есть ли у меня что кушать, говорили, что это не они, а украинская армия вот это все поделала, что хаты поваленные стоят…Минут пять постояли полялякали, они ушли.
На второй или третий день после этого разговора Иван Дмитриевич эвакуировался из поселка. В отличие от многих других мест, в Большой Дымерке зеленые коридоры работали, были две масштабных эвакуации, выехали примерно 5-6 тысяч человек, больше половины жителей.
Иван Дмитриевич держится бодро, его обширное хозяйство в полном порядке, уже вернулся на свою работу, охранником, вовсю занимается восстановительными работами во дворе. Говорит, пусть государство лучше помогает тем, кто оказался в худшей ситуации, без крыши над головой.
– Я уже как вернулся, то, думаю, пойду на огород, проверю там разминирование – картошку же садить надо…
Но под конец беседы все же начинает немного всхлипывать. Видно, что пережитое за время оккупации его все же сильно травмировало.
– Я очень часто лягу и думаю: что мне помогло (выжить, – ред.)?..
– Повезло?..
– Повезло. А может, бог помог мне.
Слышим историю о еще одном соседе, Михаиле Николаевиче, буквально через дорогу, который тоже чудом выжил во время обстрела, идем к нему.
– Вот вы приезжаете, приезжаете, а кто нам помогать будет? – реагирует на наше появление его жена.
Правозащитница Наталья идет к ней за хату, объясняет важность такой работы, чтобы все виновные в конечном счете были наказаны, а сами пострадавшие жители получили компенсации, в частности, из российских репараций – хотя это и будет не завтра. Мы тем временем идем общаться с хозяином.
Михаил Николаевич во время обстрелов прятался в гараже, в яме под автомобилем. И однажды рядом с гаражом упал огромный снаряд, "с меня ростом". Говорит, еще буквально метр в сторону – и выжить шансов не было бы просто никаких.
– Гараж сложился и загорелся. Давай вылазить – на одну сторону не получилось, на другую – зашатался какой-то газоблок. Я вылез, схватил два ведра, думаю, потушу. А что уже потушишь, если огонь все охватил.
Михаил Николаевич, по крайней мере, внешне, с пережитым полностью справился. Говорит, что не вспоминает о тех событиях, потому что в этом нет никакого смысла, а сейчас все его время занято восстановлением двора и построек после разрушений.
На улице нас встречает еще одна бабушка, Мария, и приглашает к себе домой. Говорит, что всю оккупацию провела здесь, вместе с соседками по улице.
– Нас тут четыре бабушки было, мы вместе жили, вместе питались, первые дни не было хлеба, ничего…
Но Мария все равно наведывалась домой – хотя бы чтобы покормить своих курочек. Однажды ее прямо там накрыл мощный обстрел.
– Как начало свистеть над головой, дети мои, я на ту сторону побежала, через улицу, к забору, закрылась, а оно бьет, бьют эти осколки по забору, прямо у меня над головой, я не знаю, как я жива осталась. А потом уже рачки перелезла через дорогу к своим бабушкам.
Прощаемся с местными жителями и едем в Великодымерский лицей, который размародерили оккупанты – одних ноутбуков вынесли десятки штук. Наталья объясняет, что важно фиксировать не только убийства и подобные тяжелые преступления, но и мародерство и повреждение гражданского имущества, потому что это также является преступлением, а пострадавшие вправе претендовать на компенсации.
Новый корпус лицея – большое трехэтажное здание. Пока директрисы школы нет на месте, ходим по коридорам. Первый этаж пострадал больше всего, второй – чуть меньше, третий – еще меньше. Очевидно, оккупантам было лень подниматься по ступенькам.
Тем временем, директриса вернулась, у нее в кабинете – еще трое коллег из близлежащих сел. Каждая рассказывает свою историю. Лариса Анатольевна из села Шевченково говорит, что после ухода оккупантов в подвале одного из домов, где они жили, нашли шесть тел замученных до смерти местных жителей. А еще двух расстреляли в их машине 8 марта, когда российская армия заняла село.
Решаем проехать в Шевченково и узнать больше об этой истории. По дороге проезжаем Богдановку и останавливаемся у местной школы. Ей повезло меньше, чем Великодымерскому лицею – в ней была база оккупантов, которые перед уходом ее подожгли, выгорело почти все здание. А местный детсад агрессоры и вовсе подорвали.
В Шевченково сначала направляемся в старостат (сельсовет). Там узнаем множество новых историй, в частности, о том, как бронетехника оккупантов переехала машину местного старосты – но он успел вовремя выскочить.
В селе за время оккупации было несколько ротаций российских войск. Первыми зашли буряты, потом – очевидно, Росгвардия.
– А третья волна – совсем озверевшие были. Стреляли где попало, куда попало, – рассказывает сотрудница старостата Светлана Адамовна.
– Не кадыровцы?
– Не знаем.
Едем по адресу, по которому проживает сестра расстрелянной в машине женщины. Елена рассказывает, что в тот день ее сестра с мужем поехали на базар, где они торговали привезенными из Европы продуктами. А Елена с мужем были дома, слышали неподалеку пулеметную очередь, потом час прятались в погребе.
Когда все затихло, муж Елены решил сходить посмотреть, что происходит, может, кому-то нужна помощь.
– Он ушел, я стала с мамой говорить по телефону, мама говорит: что-то я Юле не могу дозвониться. Говорю: они с базара приехали, может, что-то делают… А тут муж не успел уйти, а уже вернулся. Заходит и говорит: так, успокойся, успокойся… А я сижу и думаю: а чего мне переживать? А он поворачивается ко мне и говорит: Юлю с Сережей на базаре расстреляли. Как, как?! За что?! За то, что они убегали к детям? Им буквально минуты не хватило, чтобы с центральной улицы повернуть на свою улочку и попасть домой.
Оказывается, тот самый староста, машину которого раздавили оккупанты, ехал вскоре за Юлей и Сергеем – что, вероятно, и спасло ему жизнь.
– До меня и сейчас не доходит, что их нет, – говорит Елена. Соседи даже не пустили ее к расстрелянной машине. Со слов мужа говорит, что Сергею очередь снесла полголовы.
Детям, 12-летнему Тимофею и пятилетнему Серафиму, сказали, что "мама и папа поехали на Киев", и пока они поживут у тети с дядей.
Только на третий день, 10 марта, местный волонтер Сергей смог договориться с россиянами, чтобы забрать тела из машины. Потом их похоронили на огороде, нормально перезахоронив лишь спустя месяц, после освобождения села. Детям все рассказали еще раньше. Сейчас Елена занимается вопросами установления опеки над ними и получения наследства.
Мы решаем поехать к дому того самого волонтера Сергея, который помог доставать тела из машины и был убит россиянами спустя некоторое время. Его жена отказывается сниматься на видео, но историю своего мужа рассказывает.
Говорит, он по характеру никогда не мог сидеть на месте, всегда старался всем помогать. Сама она вместе с шестилетней дочкой эвакуировалась по одному из зеленых коридоров, потому про обстоятельства смерти своего мужа знает только со слов.
Днем 24 марта Сергей пошел за хлебом. Из очереди его выдернули четверто оккупантов вместе с местным жителем, который перешел на их сторону (его судьба после освобождения села неизвестна). С Сергеем пообщались полчаса, потом отпустили домой и пришли за ним следом.
Волонтер отдал им свое ружье. Оккупанты ушли, но вернулись через 15 минут, отвели Сергея за огород, в недостроенное здание, где, оказывается, стояли бесхозные коктейли Молотова, заготовленные жителями Шевченково в самые первые дни вторжения.
Была слышна автоматная очередь, здание загорелось. На утро нашли там обгоревшее неопознанное тело. Результаты ДНК-экспертизы еще не пришли, но по ряду признаков погибший был опознан как Сергей, хотя стопроцентной гарантии нет.
Идем в то самое здание, видим следы пожара, разбитые бутылки. Вместе с правозащитниками соглашаемся, что на сегодня, наверное, хватит. Пора возвращаться в Киев.
Конечно, на то, чтобы рассказы жителей сел возле Киева превратились в реальные юридические аргументы против военно-политического руководства РФ и рядовых оккупантов, уйдет очень много времени. На то, чтобы реально привлечь их к ответственности – еще больше.
Как показывает международная практика, подобные процессы могут растягиваться даже не на годы, а на десятилетия. Тем не менее только таким образом, планомерно, кирпичик за кирпичиком восстанавливая правду о совершенных российскими агрессорами преступлениях, и можно в итоге добиться справедливости.