"Ты сама этого хотела". Чего боятся и о чем молчат жертвы насилия российских военных

Как в Украине расследуют преступления сексуального насилия, совершенного российскими оккупантами, с какими сложностями сталкиваются потерпевшие и почему важно говорить о преступлениях такого рода, - в материале РБК-Украина. 

Российские военные, оккупировав часть Украины, используют все доступные им методы террора гражданского населения. Людей обворовывают, запугивают, пытают, стараясь сломить волю к сопротивлению. Одно из самых тяжких преступлений, которые повсеместно совершают российские оккупанты – сексуальное насилие.

На сегодняшний день правоохранительные органы расследуют 178 случаев насилия, совершенных российскими солдатами. Возраст потерпевших варьируется от 4 до 83 лет. Оккупанты не гнушаются ничем – насилуют в присутствии семей, угрожают убийством близких, морят голодом. По итогу сам факт насилия выходит за рамки особо тяжкого преступления против отдельного человека, приобретая черты геноцида.

Преступление

8 марта российские военные оккупировали село Богдановка в Черниговской области. На следующий день группа захватчиков зашла во двор местного жителя Алексея Здоровца и застрелила их алабая. Командир группы, назвавший себя Михаилом Романовым, сначала стал приставать к жене Алексея, потом увидел камуфляжную куртку, разозлился и стал стрелять поверх головы Здоровца. В тот день оккупантов удалось убедить, что камуфляж – это экипировка для страйкбола, и Романов с военными уехал.

Вечером он вернулся с сослуживцем, убил Здоровца и пошел искать его жену, которая пряталась в бойлерной с трехлетним сыном. Романов приказал женщине вылезти из укрытия, а на вопрос, где муж, заявил, что его больше нет: "Он у тебя был нацистом, поэтому я его застрелил".

Военный стал угрожать женщине, что убьет ее при ребенке, приказал раздеться и изнасиловал ее. Потом это же сделал его сослуживец. Россияне приходили в дом к семье Здоровца еще несколько раз. В один из таких "визитов" оккупанты были настолько пьяными, что уснули на стульях, куда сели отдохнуть. Женщина воспользовалась моментом и сбежала. О том, что с ней произошло, она рассказала The Times и Amnesty International.

Довольно скоро стало очевидно, что это не одиночный эпизод – чем больше населенных пунктов освобождали ВСУ от захватчиков, тем больше шокирующих историй узнавало украинское и мировое сообщество. Поначалу журналисты еще пытались связаться с семьями идентифицированных насильников, призвать к ответу их родителей или жен. В апреле прошлого года СБУ опубликовала очередной перехват разговора оккупанта, в нем супруга "разрешает" своему мужу насиловать украинских женщин. Вопросы постепенно исчерпали сами себя.

В то же время большое количество прецедентов довольно быстро указало на бреши в системе расследования сексуального насилия. Отдельная специализация по подобным типам преступлений начала формироваться еще в 2021 году, рассказывает РБК-Украина прокурор по ведению дел сексуального насилия Офиса Генпрокурора Ирина Диденко.

Ирина Диденко (фото: Facebook-страница)

Новая система, начавшая работать по принципам Стамбульской конвенции (Конвенция Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием – ред.), подразумевала совершенно иные подходы к расследованию подобных кейсов. С началом полномасштабной войны стало очевидно, что изменения нужны сейчас и повсеместно – от верхушки до работы на местах.

"Система поняла, что у нее есть проблема. Раньше она даже не понимала. Само отношение (к насилию – ред.) – это проблема. Некоторых людей вызывали повестками. Некоторых вызывали на проведение судебно-медицинской экспертизы. Это старый подход, от которого необходимо было избавиться", – отметила Диденко.

Расследование

По мере деоккупации украинских территорий прокуроры и следователи начали ездить по освобожденным селам и общаться с местными жителями. Задачей Диденко стала попытка узнать, насколько насилие является массовым явлением.

"Нам поступил сигнал – женщина сообщила, что она подверглась насилию, мы примерно поняли, где находится ее дом. И так вышло, что я зашла не в тот дом. Во дворе стояла другая женщина. Я ее спрашиваю, как у нее дела, она начинает плакать. Я спрашиваю, было ли насилие, она опускает глаза. Это признак того, что было", – рассказала прокурор.

На освобожденных территориях люди не всегда хотели общаться с правоохранителями и гораздо охотнее шли на контакт с волонтерами и врачами. "Чего хотят люди после деоккупации? Они хотят есть и заклеить окна плёнкой. Мы поняли, что сами там не справимся и начали объединять вокруг себя других", – отметила Диденко.

Прокуроры стали ездить вместе с бригадами врачей и волонтерами. Пока они снабжали людей необходимой помощью, следователи аккуратно опрашивали местных жителей. Для тех, кто не хотел говорить сейчас, власти разработали специальные брошюры с необходимой информацией и контактами. У потенциальных потерпевших появилась возможность изучить буклеты, набрать номер телефона или оставить свой контакт.

Так поступила девушка Карина (имя изменено из соображений безопасности потерпевшей – ред.). Когда оккупанты пришли к ней в село в Киевской области, ей было 20 лет. Сначала россияне прошлись по улицам и забрали у местных жителей телефоны. Потом стали забирать женщин.

"Вообще слов и объяснений не было. Просто "раздевайся" и все. Все было под предлогом "пообщаться о телефоне", который у меня забрали", – рассказала Карина в комментарии РБК-Украина.

Когда ее село освободили и в город приехали различные службы, Карина передала свой номер телефона через знакомую. Следователи называют это "сигналом", связываются с потерпевшим и ждут его готовности. Иногда она так и не наступает – пострадавшие от рук оккупантов женщины и мужчины боятся раскрыть себя, предпочитая решать проблему с психологом.

Потерпевшие в Буче дают показания полицейским (фото: Getty Images)

Специалисты называют несколько факторов, почему потерпевшие не хотят говорить о том, что они пережили, публично. Многие боятся, что россияне вернутся и начнут мстить. Некоторые заканчивают сотрудничество с правоохранителями на этапе работы с местными полицейскими. По словам психолога Натальи Поцелуевой, которая сотрудничает с Благотворительным фондом Семьи Андреевых, изменения в работе с потерпевшими уже видны, но пока они на вершине правоохранительной вертикали. В регионах ситуация обстоит несколько иначе.

"Буквально несколько дней назад мне звонила по телефону психологиня из Чернигова, которую мы приглашали в учебный проект. Они вывозили женщину после сексуального насилия и следователь правоохранительных органов ювенальной полиции сказал: "Ты сама этого хотела, что ты "выделываешься". Покажи, как ты вырывалась, покажи следы, покажи как ты дралась", – рассказывает Поцелуева.

Были случаи, когда следователи случайно публиковали полную информацию о потерпевшем – подробности дела моментально становились достоянием общественности, а человек, пострадавший от насилия, заканчивал работу с правоохранителями.

Международные стандарты

Чувствительная тема сексуального насилия во время военного конфликта требовала принципиально новых для Украины подходов и они быстро нашлись. Летом в Офисе Генпрокурора сотрудники отчитывались новоназначенному прокурору Андрею Костину. Ирина Диденко рассказала о том, что нужно менять и Генпрокурор решил создать отдельное управление, которое всецело будет заниматься расследованиями сексуального насилия во время военного конфликта.

"Первое, что мы сделали – собрали все дела, которые есть в регионах и просто попросили их остановиться. Просто ничего не делать, чтобы не навредить. Сейчас у нас есть две пилотные области, которые работают по новым стандартам – Херсонская и Харьковская", – отметила Диденко.

ОГП стал сотрудничать с международными партнерами, обучаться у психологов, которые практиковались в странах, пострадавших от войны и оккупации. Первый и важный нововведенный стандарт – доверие к потерпевшему. Следователи не ставят под сомнение слова жертвы насилия – ее не заставляют проходить судебно-медицинскую экспертизу, не вызывают в органы повесткой.

"Раньше как было – ты должен доказать, что с тобой что-то случилось. Сейчас наоборот. Это моя обязанность – доказать, что с тобой произошло", – отметила Диденко.

Каждое действие проводится исключительно после согласия потерпевшего, который может сказать "стоп" в любой момент. Каждый опрос потерпевшего происходит в присутствии психологов. Главное правило международных протоколов – не навредить.

"Мы видели это в МУС, психологи пишут заключение для прокурора и судьи о состоянии пострадавшего и свидетеля, о запрещенных вещах или фразах, которые нельзя применять, когда ты допрашиваешь свидетеля или пострадавшего, потому что они могут сработать как триггер", – говорит прокурор.

Протокол предполагает большое количество дополнительных условий, вплоть до цвета одежды дознавателей, которые заходят на деоккупированную территорию или общаются с потерпевшим. В будущем в ОГП планируют масштабировать управление, которое занимается расследованием сексуального насилия, до подразделения, куда, помимо прокуроров, также войдут работники социальных служб, психологи и другие причастные к ходу следствия специалисты.

"Сейчас стало очевидно, что мы должны это запустить. Первая и единственная эмоция – хочется защитить своих людей. Сделать все, чтобы им стало лучше, потому что они молодцы, они мужественно пережили эти события", – добавила Диденко.

Однако один из основных факторов, почему потерпевшие не обращаются за помощью, находится вне плоскости работы правоохранителей. В первую очередь, люди не хотят заявлять о себе, потому что боятся осуждения общества.

"Сама виновата"

178 случаев сексуального насилия над мирными жителями в Офисе Генпрокурора называют "верхушкой айсберга". На самом же деле их в разы больше, о чем говорят и сами психологи, к которым обращаются жертвы насилия. Потерпевшие не хотят обнародовать свое имя и говорить об этом публично, несмотря на то, что каждый отдельный кейс – это особо тяжкое военное преступление и оккупанты должны быть наказаны.

"Я работаю с двумя потерпевшими, но параллельно в своем селе мои пациентки знают еще 4-5 женщин (пострадавших – ред.). Они не рассказывают, потому что считают, что в этом нет смысла. Не хотят, чтобы люди говорили: "Сама виновата, почему ходила по улице, не сидела в подвале", – отметила психолог.

В освобожденных селах некоторые местные жители пишут оскорбления потерпевшим на заборе дома, о чем говорят в Офисе Генпрокурора. Жертву насилия обвиняют в том, что видели, как она сама шла в дом, который заняли россияне. Факты угроз, шантажа со стороны захватчиков аргументами не являются. Под общий "каток" осуждения попадают, в основном, молодые женщины. Основное "обвинение" в таких случаях – "сама спровоцировала".

"У нас же многие путают, они почему-то думают, что сексуальное насилие – это об удовольствии. А это не об удовольствии, это об уничтожении. Люди путают, не понимают, что такое война и ее контекст. Нашим пострадавшим от 4 до 83 лет. О чем мы говорим?", – отмечает Диденко.

Иллюстративное фото (источник: Getty Images)

Девушка Карина, пострадавшая от рук оккупантов, отмечает, что критика чаще всего исходит от тех, кто либо выехал перед оккупацией, либо воспользовался "зеленым коридором". Те же, кто видел, как ведут себя российские захватчики, не так активно высмеивают потерпевших от насилия.

По словам психолога Поцелуевой, стигматизация – это проблема всего общества в целом и появилась она задолго до того, как россияне вторглись в Украину.

"Сам социум должен стать более эмпатичным. Одна моя клиентка учится в седьмом классе в одной из сельских школ. Ее тесты на уроке о здравоохранении звучат следующим образом: "Если женщина одета в короткую юбку и блузку с декольте, то это: а. она хочет секса; б. она не хочет секса; в. ничего не означает". Я поначалу даже не поверила. И некоторые учителя говорят, что правильный ответ "а", – отметила Поцелуева.

При этом, то, что совершают по отношению к гражданскому населению российские оккупанты, имеет все признаки геноцида. Речь не только об одном сексуальном насилии – российские военные давят, в первую очередь, психологически, совершая акт насилия ребенка в присутствии родителей, жены на глазах у мужа. Помимо этого, судя по свидетельствам потерпевших, чаще всего насилие курируют сами командиры.

"Были случаи, когда командир дал указание это делать. В другой области командир говорил: "Я на правах главного имею право первенства, а вы после меня", – отметила Диденко.

Чем больше потерпевшие будут говорить о том, что с ними произошло, тем больше военных преступлений будут рассматривать в МУС. Соответственно, вероятность того, что преступники понесут наказание, увеличивается в разы. Кроме того, заявляя о насилии, пострадавшие получают квалифицированную помощь, а система "калибруется", набирается опыта и подстраивается под потребности жертвы насилия.

"Осуждения, на самом деле, очень много, но я не обращаю на него внимание. Важно понимать, что на потерпевших вины нет", – отмечает Карина.

Чтобы бороться со стигматизацией, в ОГП решили встретиться со стейкхолдерами и представителями местного самоуправления. Главы сельсоветов, мэры городов, в свою очередь, должны будут провести своеобразный ликбез – объяснить людям, что такое сексуальное насилие и почему потерпевший по определению не может быть виноватым в том, что с ним произошло.

Сегодня украинские правоохранительные органы активно сотрудничают с международными коллегами, собирают многочисленные свидетельства против страны-агрессора и не оставляют Кремлю возможности для маневров. Насильников опознают, находят прямые доказательства, их фамилии становятся известными.

В то же время, важно понимать, что меняться необходимо не только правоохранителям, но и самому социуму. Международное сообщество показывает, что готово помочь украинцам наказать оккупантов и ордер на арест российского диктатора Владимира Путина – яркое тому подтверждение. Пэтому чем больше преступлений будет зафиксировано, тем труднее будет России избежать справедливого наказания.