Сержант роты снайперов "Раптор": О возвращении территорий 1991 года я бы уже не думал

Украина более трех лет отражает полномасштабное нападение россиян. Как совершенствуется враг, чему учатся ВСУ, возможно ли достичь границ 1991 года и что такое "снайперская дуэль", - в интервью РБК-Украина рассказал сержант роты снайперов Николай "Раптор".

 

Мы встретились на военной базе среди техники и бетонных плит. Николай (позывной "Раптор") служит главным сержантом роты снайперов бригады "Рубеж". Он в форме, на плече - шеврон "группы 200". Это его милитарное сообщество, часть команды, к которой он принадлежит не только по специальности, но и по характеру. Говорит спокойно, но прямо - без прикрас.

Разговор перешел с должностных обязанностей к реалиям войны. К тому, как работает снайперская рота, как отбирают людей, что происходит на линии фронта. И к теме, которая болит особенно: отношение общества к военным и изменение отношения так мгновенно и неожиданно. Детали разговора - в интервью для РБК-Украина. Текстовая версия отредактирована для удобства, полную беседу смотрите на YouTube-канале РБК-Украина.

– Ваш боевой путь начинался с пехоты, вы были пешим разведчиком и заместителем командира взвода разведчиков. И сейчас вы на должности главного сержанта роты снайперов. Как изменился ваш взгляд на войну за это время?

– За это время меня удивляет только то, как быстро враг делает анализ своих ошибок и учится на них. Как быстро он переделывает свою тактику ведения боя. То, с чем мы столкнулись в начале полномасштабки, когда абсолютно все смотрели картинки по телевидению: "Там же не с кем воевать, там чмобики", "Смотрите, как мы их уничтожаем"... И то, что мы видим на сегодняшний день, когда буквально гораздо труднее даже заходить на позицию, не то что продержаться или выходить из нее.

– А вообще, как изменился ваш взгляд на тактику ведения войны, учитывая, что вы были разведчиком, а теперь в снайперской группе? Отличаются ли подходы, или в принципе одно и то же?

– Не могу сказать, что одно и то же. Снайпер - это тот же разведчик, только который выбрал себе конкретную специальность - большую "пушку". Специфика работы отличается, однако снайпер все равно остается разведчиком. То есть выполнить одни и те же задачи он может. Но у него профиль все же более узкий.

– А какие главные задачи снайпера и как они изменились, учитывая развитие современных технологий?

– Специфика работы не меняется. Как было ведение наблюдения и уничтожение целей, оно так и остается. Изменился подход к работе, мы, например, больше уделяем внимания маскировке, выбору позиции. Раньше мы воевали с "мясом", теперь - с дронами. От них нужна более мощная защита. Меняется подход - принципы остаются старые.

– Много снайперов переходят на работу операторов FPV-дронов?

– Мне кажется, сейчас все хотят стать "дронщиками". Действительно очень сильно набирает скорость технологическая война. Я надеюсь, что мы когда-то дойдем до того, что у нас будет больше средств, чтобы снайпера смогли продолжить эффективнее работать. За счет того, что враг технологически оснащен лучше нас, нам стало в разы сложнее дойти до позиций.

Нужно же работать, надо выйти, найти позицию, провести разведку местности, обустроить схрон. И все это под постоянным наблюдением вражеских "глаз" в небе. Это очень трудно. Сейчас стало значительно сложнее. Но это не значит, что мы перестали работать. Мы будем работать, мы можем работать. И нам надо работать.

– На каких направлениях вы воевали? Какие из них были самые сложные?

– До полномасштабного вторжения я большую часть времени провел на Светлодарской дуге. А уже после - это Рубежное, Северодонецк, Лисичанск, потом Зайцево, Бахмут и контрнаступление под Лиманом. Направлений было много. Но самым тяжелым для меня, наверное, стало Макеевское направление на Луганщине в 2024 году.

Там мне было морально тяжелее всего. Потому что это уже не я лично шел в бой, а приходилось отправлять своих людей. И казалось бы, что здесь тяжелого? Сидишь себе на КНП (контрольный наблюдательный пункт - ред.), в тепле, в укрытии. Но морально - это совсем другое. Потому что ты сам набираешь этих людей, ты их учишь, знаешь о них все - их личные дела, характеры. И эта ответственность давит на тебя. Потому что ты понимаешь, насколько им там трудно, насколько они в опасности. И просто страшно каждый раз услышать в рацию: "двухсотый" или "трехсотый".

– Если говорить о физической сложности, то какой была последняя ротация?

– Последний мой выход был именно на Макеевке. И уже пришлось работать как снайпер. Это был самый тяжелый выход в моей жизни. Мы выходили с холма - только стали спускаться, за нами уже полетел вражеский дрон и сопровождал нас весь путь. Пока не спрятались в лесу, эта "птичка" буквально висела над нами.

И даже когда мы добрались до блиндажей, я слышал, как она кружилась рядом. Даже в туалет сходить и то проблема. Надо продумать так, чтобы тебя не заметили, и чтобы даже "шальная" мина не задела. Потому что дроны видят, куда ты шел.

– А как происходил выход с позиций?

– Мы выходили семь часов. Дроновое преследование со сбросами, FPV-дроны, бесконечная арта.

– Это вы выходили и по вам били. А как это вы делали семь часов?

– Мы двигались маленькими перебежками: от одного блиндажика к другому. Прячешься, слышишь - FPV летает. Но мы уже знаем по опыту: FPV долго в воздухе не держится. Как только слышишь, что он где-то сорвался или полетел - сразу бежишь к следующему укрытию.

На артиллерию уже не обращали внимания, потому что если бы еще прятаться от арты, это будет еще дольше. Бежали чекпойнтами, рывками.

– А силы были на это? Или уже просто на адреналине держались?

– Адреналин - это очень сильный союзник. В такие моменты организм как будто включает режим сверхвозможностей: ты становишься быстрее, умнее, внимательнее. Можно было бы еще воевать, но мы выходили, потому что держать позицию уже не было возможности.

– Ваш побратим рассказывал мне, что был момент, когда он уже не выдерживал. Говорил: "Все, я не могу". А вы подошли, поддержали его, и, по сути, спасли ему жизнь.

– Вероятно, сейчас, придется раскрыть тайну, о которой мои собратья не знают. Но внутри я благодарен им обоим. Потому что если бы не они - мне кажется, я бы сдался еще в самом начале этого выхода.

За столько лет службы у меня накопились свои проблемы со здоровьем, и я реально чувствовал - все, стреляет во всем теле, все ломит. Было очень тяжело. Но я - старший по званию, старший по должности, а это мои подчиненные. Какого черта мне расслабляться? У меня не было другого выбора, кроме как мотивировать их своим примером до последнего. Потому что надо было выводить ребят. В любом случае - сначала ребят. У меня всегда такая мотивация: они - первые.

И вот когда он сказал мне: "Беги, братан, я догоню", я подумал только одно: кому ты "чешешь"? Ты же даже не встанешь. А если не встанешь, то дрон, который ты уже видел, тебя зафиксирует, и за тобой полетит FPV. И он тебя убьет. Вот и все. Поэтому встал и пошел.

Но когда он сказал: "Нет, братик, я тебе клянусь, сейчас побегу", - я понял, что дела не будет. Я встал возле него и сказал: "Ну, значит, вдвоем - так вдвоем". Он кричит: "Беги!", я на него, он на меня. Пришлось его мотивировать. Я ему сказал - хочешь, сейчас ты встаешь и делаешь то, что я тебе говорю, но когда мы прибежим в безопасную зону, если тебе прям очень сильно хочется, и я такой негодяй, можешь набить мне морду, сильно ругать. Но сейчас ты встаешь и бежишь. Он сказал, что я его "замахал". А потом встал и побежал.

Я его прекрасно понимаю. Нагрузки, которые на нем были... Он до этого просидел очень долго на позиции, мы провели ротацию, они буквально за два дня привели себя в чувство и снова поехали. И снова на двое суток, и это большая нагрузка физическая. Огромный рюкзак, маскировка, винтовка штурмовая, винтовка снайперская, куча приборов для наблюдения.

Плюс, это выход с позиции, мы забирали все, что есть. Я понимаю, что нагрузка большая и надо бежать. А бежать надо без остановки, потому что там была дистанция более 1,5 км и это чистое поле. То есть у нас было всего три возможности спрятаться - жиденький лесок, вот дерево, под которое он упал, и потом мы спрятались уже в нормальном густом лесу, где мы пересидели дроны и потом "под шумок" убежали.

– И как, он сделал что-то, как вы вышли?

– Да. Как и все мы он упал, снял шапку, расстегнул маскировку, напился холоднющей воды, остудился, закурил. И сказал: "Жизнь хороша".

Он меня поблагодарил. Он поблагодарил меня, я - ребят. А потом за нами приехал сводный - я еще никогда не был так рад его видеть.

– Вы много работали со снайперами?

– На данный момент, не много. А вот в разведке - да. Особенно в начале полномасштабной. Тогда мы очень часто заходили в тыл врага. Это был период, когда мы как разведчики не вели активных боевых действий, но с самого утра до вечера мы лазили по лесам, по левым и правым флангам, искали, где враг.

Доходило до того, что мы подходили к врагу максимально близко. Вот такие замаскированные, все лица в грязи. И ты сидишь, смотришь на него и ждешь, когда у него пересменка. Сидишь максимально долго, чтобы узнать больше информации. И ты вот так сидишь и понимаешь, что ты по сути можешь его прямо сейчас ликвидировать. Или украсть. А тебе нельзя. Такая работа у разведчика.

– Это было еще начало полномасштабного вторжения, дронов не было так много, особенно FPV. Если сравнивать с тем, что есть сейчас - выходят ли наши военные в серую зону? И в частности - снайперы?

– Опять же, Макеевка, 2024 год. Я тогда был сержантом разведвзвода нашей же бригады, во втором батальоне. И у нас были задачи, связанные с налетами - надо было выходить в серую зону. И наши ребята это делали. Но ситуация с дронами была уже очень жесткая. Особенно - уже ближе к лету.

У меня тогда начались штурмы со стороны оккупантов. Они просто продавливали позиции. И мои разведчики растянулись по всем точкам - ситуация была сложная. Пехота тоже погибала, много трехсотых. Почти весь взвод вернулся домой "трехсотыми".

Основные поражения - это арта и дроны. FPV-дроны, сбросы - это сейчас номер один по травматизму.

– То есть, если сравнивать с началом вторжения, ситуация кардинально изменилась?

– Однозначно. Например, в Рубежном в самом начале у них было очень много артиллерии, но не было такого количества дронов. Работать было гораздо легче.

Серая зона тогда - это был просто "лакомый кусочек". Мы туда ходили как к себе домой, все цинковали, исследовали. Это было интересно, драйвово. Опасность, конечно, была - но другая. Она заключалась в том, что если зайдешь дальше, что-то пропустишь, что-то не увидишь - может случиться беда. Потому что серая зона - это территория, которая не подконтрольна ни нам, ни им. И они там так же лазят.

– И все же это были разведгруппы. А вот снайперские - они сейчас работают в серой зоне?

– Да, снайперские группы работают в серой зоне. Но у нас другая специфика.

– А снайперы работают во взаимодействии с другими подразделениями - артиллерией, беспилотниками, пехотой?

– С беспилотниками - конечно. Это вообще сейчас одна из ключевых линий взаимодействия. С артиллерией - как правило, нет. У нас элементарно связь до них просто не добивает.

Но, опять же, если мы говорим о полноценной батальонно-тактической группе, когда заходит все - и артиллерия, и минометы, и пехота - то благодаря современным гаджетам создается некое общее информационное пространство. Через отметки мы все можем общаться, обмениваться данными. То есть, по сути, все одновременно видят, что происходит на фронте.

А еще бывает простое, "человеческое" взаимодействие: "Братик, подстрахуй, посмотри, где я". Это нормальная история. И, конечно, мы часто обращаемся за помощью к подразделениям БПЛА. Потому что когда враг работает в воздухе, то спокойнее, когда и над тобой есть "птичка", которая может тебя прикрыть и провести.

– А как насчет технологий в целом? По вашему опыту, Россия сейчас более технически обеспечена, чем мы? Ведь в начале полномасштабной войны дроны были больше нашим преимуществом.

– К сожалению, как бы ни хотелось это признавать - да. По моему мнению, враг сегодня действительно технологически оснащен лучше нас.

Раньше, да, мы имели преимущество в дронах, в гибкости. А сейчас они просто штампуют FPV на потоках. И не просто дроны, а с нормальными камерами, с дальней связью, с системной логикой применения.

Мы между собой на передке об этом говорим. Что бы нам ни давали - новое оружие, боеприпасы - мы до сих пор не имеем реальной защиты от того, что нас убивает больше всего. А убивает нас само небо - дроны, разведка, артиллерия.

Мы до сих пор не можем закрыть небо. Ни локально, ни глобально. Нас постоянно видят. Постоянно. И в этом - вся проблема. Мы не можем уничтожить их глаза. Мы не можем помешать их дронам нас снимать, вести, корректировать огонь. А работать, когда за тобой постоянно кто-то наблюдает - ну вот в этом вся сложность нашей работы сейчас.

– У украинцев появилось больше ожидания, что война завершится - или хотя бы будет какое-то перемирие. А вот по вашему мнению, как изменилась ситуация на фронте по сравнению даже с прошлым годом? Что сейчас происходит на линии соприкосновения?

– Если брать условно центр года - тот период, когда начинается потепление, - то все очень четко видно по тенденциям. Когда холодно, все - и мы, и враг - чуть меньше воюем. Ну, потому что холодно. Враг не такой активный, и мы немного спокойнее дышим.

Но как только идет тепло - они как подснежники вылезают и начинают активные действия. Так было и в 2024 году. И вот что стало для меня лично новинкой - это количество дронов, которые появились именно с приходом тепла.

Да, в 2022-м дроны уже были. Но тогда мы на них почти не обращали внимания. Ну, полетел, ну, заныкался - и пошел дальше, как у себя дома гуляешь в серой зоне. В 2023-м их стало больше, появились тепловизионные дроны, враг научился сбрасывать боеприпасы, начались потери. Но в 2024-м я увидел настоящий перелом - когда дроны просто делают невозможным работу. То есть не просто мешают, а делают ее физически невозможной.

И вот сейчас, чтобы просто уйти в "серяк" - надо еще дожить до момента, чтобы туда дойти. И каждое потепление приносит новые технологии со стороны врага. А вот у нас - меняется не так много.

– А задача у снайпера сейчас - это преимущественно по людям или по технике?

– Наша задача - обеспечивать защиту, прикрытие, поддержку. Один снайпер следит за всей линией, или сектором. Другой - сидит и буквально "втыкает" в одну точку, ждет, когда появится тот самый гранатометчик.

Так было в моей группе. Где-то две недели враг не давал нормально работать нашей пехоте. Постоянно выскакивал из оврага, в одну и ту же точку - зарядился, выскочил, бахнул, опять спрятался. Позиция страдала - 300-е, контузии. И так по кругу. Никто не мог его вычислить. Говорят: "Снайпера, давайте".

Одна пара засела, другая - тоже. И вот мой побратим таки дождался. Тот выскочил - и у снайпера было буквально три секунды, чтобы снять его. Они стреляли почти одновременно. Наш попал в гранатометчика - и завалил его. Но РПГ уже вылетел. Прямо в его сторону.

Побратим потом говорил: "Я стрельнул - и вижу, как снаряд летит прямо в меня. Думаю: ну все, приехали". Но дуэль закончилась победой нашего снайпера. Адреналина он хапнул в тот момент изрядно.

– Были еще какие-то подобные истории? Когда цель долго ждали, выжидали, а потом все сработало?

– Да. Один из наших снайперов сидел на позиции, долго "цинковал" (наблюдал). Но сама позиция ему не нравилась. Нормальный угол обзора был, но неудобный.

Поэтому он решил найти дополнительную точку. Нашел дерево - возле него, говорит, прикольно было бы поставить треногу, опереться и работать. Это не была какая-то идеальная позиция. Ужасная, откровенно говоря. Но он решил, что попробует. Сделал треногу, замаскировался - и начал работать оттуда.

И очень даже сработало. Он дождался, когда начали идти несколько групп. Это, кстати, именно тот случай, когда можно сказать, что враг реально "тупанул". Потому что группы шли одна за другой - и снайпер сначала вырезал первую, потом вторую... А третья даже не догадалась, что здесь работает снайпер, - и пошла тем же маршрутом. Он уничтожил и их.

Всего в тот день он "снял" двенадцать человек. Двенадцать военнослужащих Российской Федерации. Я считаю, что это тоже довольно "жирная" история. Такие вот снайперские сутки.

– Это, вероятно, одна из историй, когда противник среагировал халатно. А вообще, растут ли российские солдаты профессионально как военные?

– Очень стремительно растут. Как я уже говорил - если сначала они зашли сюда с иллюзией, что их будут встречать с хлебом-солью, а тех, кто будет не рад - они убьют, съедят и украдут унитаз, то скоро поняли: не зашло. И начались штурмы.

Сначала они гнали менее подготовленные подразделения вперед, за ними - спецура, чтобы закрепиться. Тактика максимально тупая, но, к сожалению, она работала. Потому что мяса у них - до холеры, матери еще родят.

Но сейчас - другое. Они не рискуют своим личным составом. Они копают траншеи. Причем не просто окопы - они строят себе подземный метрополитен в нашей земле. Большие траншеи, укрепленные, перекрытые. В этом нам, честно говоря, надо у них учиться.

– Да, но ведь и наши бойцы совершенствуются. У нас тоже идет подготовка, появляются новые подходы?

– Да, конечно. Мы не стоим на месте. Мы растем. Делаем работу над ошибками. Если бы мы воевали так, как в 2022-м - ну, честно, мы бы не выстояли. Мир меняется - мы меняемся.

Враг придумывает новое - мы придумываем, как этому противодействовать. Мы учимся по-новому задействовать свои подразделения. Учимся быстрее адаптироваться. Иногда - прямо на ходу. Потому что война - это действительно театр. И мы играем в этот спектакль.

– А откуда у вас берутся силы, чтобы продолжать эту борьбу, учитывая все, что происходит вокруг?

– Я когда пошел на войну 20-летним пацаном, я себе как вбил в голову, какой я вижу нашу страну. Я, как и все люди, хочу детей, хочу, чтобы бегали маленькие динозаврики по дому. И я не хочу перекладывать это на них. Это на мое поколение пришлась эта война - и я хочу, чтобы на моем поколении она и закончилась. Я хочу, чтобы мои дети жили уже в действительно независимой стране. И если эта страна будет в границах 91-го года - это было бы очень круто. Надеюсь.

– А как вы думаете, это вообще реально сейчас - 91-й год?

– Если честно - я бы советовал людям уже не думать об этом. Не держаться за эту идею. Потому что если мы закончим войну даже с минимальными потерями территорий - это уже будет победа. По одной простой причине: мы уже выложились на 100%.

Мы, бойцы, делаем все, что можем. Больше мы из себя выжать не можем. Поэтому, если мы сможем остановить врага хотя бы там, где уже потеряли - это будет большая победа. Потому что в начале полномасштабной у нас был шанс потерять все. Страну полностью. А мы выстояли. И это стоит большого уважения.

– Спасибо вам за это. Расскажите больше о ваших основных задачах на сегодняшний день. Какая ваша главная задача в должности сержанта роты снайперов?

– Это найти в людях талант лидерства. Изучить каждую кандидатуру, абсолютно каждого бойца в роте. Выявить в них лидерские качества. И если они есть - поставить таких людей на соответствующие должности, помочь им вырасти. То есть не "сделать сержанта" - потому что сержанта не сделаешь. Лидер или есть, или его нет.

Сержант - это центральное звено между офицером и солдатом. Между руководителем и исполнителем. Я всегда говорю: главный сержант роты - это тот, кто должен из пяти отдельных пальцев сделать один крепкий кулак. И этим кулаком мы должны бить врага.

– А вообще, с годами люди же приходят новые. Вы замечаете в них мотивацию? Или сейчас больше тех, кто идет, потому что вынужден?

– В начале войны людей было много. У нас никогда не было недостатка. В разведке, например, всегда хватало. Но сейчас уже тенденция другая. Все хотят быть операторами беспилотников. Условно говоря - в тепле, с пультом.

Набрать кого-то в классическую разведку стало сложно. А снайпер - это вообще отдельная история. Чтобы им стать, раньше надо было пройти определенный путь. Сначала - пехота. Там ты получаешь базу, опыт, проверяешь себя. Если имеешь лидерские качества - идешь дальше: командир отделения или специализация. Если хочешь идти в глубину - выбираешь разведку. Побыл в разведке - если тебя это "затягивает", тогда уже можно думать и о снайпинге.

Потому что снайпер - это не просто стрелок. Это - специалист высокого уровня. И раньше мы могли себе позволить ждать, пока человек пройдет эти все этапы, созреет, и только тогда принимали к себе. А сейчас - нет. Сейчас мы работаем с теми, кого посылает нам судьба. И в то же время - не снижаем требований.

Мы проводим отбор. Абсолютно с каждой кандидатурой. Человек приходит - и есть ряд вопросов, которые мы обязательно задаем. Особенно во время моих собеседований. И дело не только в том, чтобы узнать, где и когда он воевал. Мне важно услышать, как он говорит.

Я стараюсь "расшатать" человека до того момента, когда увижу его нутро - кем он является на самом деле. Потому что когда человек начинает говорить с тобой искренне, без блоков - вот тогда я понимаю, с кем имею дело. Зажатый человек - очень тяжелый в работе.

– А как вы относитесь к милитарным сообществам? Их сейчас появляется очень много. Какова, по вашему мнению, суть этих милитарных сообществ? Почему они появляются?

– У каждого своя цель, но прежде всего - показать, что мы есть. Даже если не показывают лица, блюрят - все равно видно, что это люди с позицией, с опытом. И главное - без дополнительного финансирования сейчас воевать трудно.

А мерч, патчи, футболки, кепки - оно нравится людям. Они тянутся. Покупают - и этим реально помогают. Если обе стороны довольны - то почему нет? Это нормальное взаимодействие.

– А как думаете, из таких милитарных сообществ могут вырасти уже целые ветеранские организации - с обучением, реабилитацией?

– Да из таких движух может вырасти что угодно. Все зависит от самого сообщества. Если оно ориентировано исключительно на визуалку - фотки, образ, патчи - то, скорее всего, оно и останется в этой нише. Если же захотят заниматься чем-то большим - то, думаю, они просто создадут еще одну страницу, еще одну инициативу. Проснешься утром, а в сториз уже линк: "Переходите, теперь мы еще и обучаем/лечим/реабилитируем".

– И вот по вашему опыту: когда вы возвращаетесь с фронта сюда, в гражданскую жизнь - какие первые ощущения? Почему военные часто говорят, что в первые недели не хочется никого видеть?

– Если честно - очень трудно находиться в обществе, которое тебя не понимает. И которое ты сам не понимаешь.

Лично я не понимаю ни одну из сторон. С одной стороны - те, кто уклоняется. И не по каким-то объективным причинам, а потому что думает: если он не пойдет воевать, то кто тогда заплатит донат в 1000 гривен в месяц? Потому что без него рухнет армия - так он себе представляет. Он обязан сидеть дома, потому что ему же капнет зарплата - и все, Раптор на фронте спасен. Вот такая логика.

А с другой стороны - эта история с "бусификацией". И мне, честно говоря, абсолютно все равно - это ИПСО или не ИПСО, фейки или не фейки. Когда я вижу видео, где останавливается бусик, подходят к мужику с коляской, забирают его, пихают в бусик, а коляска стоит на месте - мне хочется кого-то убить.

Когда я вижу, как скручивают человека без ноги, с протезом от бедра, который буквально прыгает на одной - и начинают его лупить ногами, затаскивают в бус... А он оглядывается, ищет глазами помощи, а кто ему поможет? Женщина? Ее затянут туда же. Мужчина? Будет сидеть рядом в том же бусике. И вот в этот момент я не понимаю ни одну сторону, ни другую.

Потому что знаю мужчин, которые реально имеют серьезные основания, почему они сейчас не воюют. У них есть веские причины - медицинские, личные, психологические. Но они боятся выйти на улицу, потому что могут попасть под раздачу, потому что все делается хаотично. И на этом пересечении - коса находит на камень.

– Вы еще упоминали о форме. Хотели что-то добавить.

– У меня есть одна большая мечта. Не после победы даже - а после того, как все это закончится и мы вернемся к более-менее спокойной жизни. Я мечтаю, чтобы мы вернули уважение к форме. Уважение к тому, как ее носят. Уважение к знакам различия. И уважение друг к другу - между военными. Потому что сейчас дисциплина немного посыпалась.

Пока ты в форме, ты должен вести себя так, будто ты - вся армия Украины. Вести себя достойно.

– Кажется, это еще одна проблема: сначала военных романтизировали. А потом начали от них отворачиваться, потому что увидели, что это - не всегда улыбающиеся, идеальные герои.

– Это очень сложно. Человеческая психология - вообще вещь тонкая. Даже сам себя не всегда понимаешь. Бывает, что хочется просто выговориться. И вот я иногда пишу или звоню близким. Выговорился - и стало легче. Меня выслушали, приняли позицию. Может, что-то посоветовали. А бывает, наоборот. Закрываешься, агрессируешь. Не бросаешься с кулаками, нет, но становишься острым, колючим, черствым.

Эта романтизация "котиков", которые сейчас у кого-то превратились в "негодяев" - она произошла очень резко. По щелчку пальцев. Я боюсь, что нам, военным, после окончания войны - каким бы оно ни было - придется очень долго "отмываться" от этой грязи. Потому что один сделал беду - а репутация пострадала у всех.