На фронте Украину сейчас защищают те, кто раньше работал менеджером, продавцом, айтишником, занимался творчеством. Военный Артрур Дронь продолжает писать стихи и в армии. Уже три года он защищает нашу страну в рядах ВСУ. О своем боевом опыте, ранение, отношении к мобилизации, русскому языку и о литературе во время войны – в интервью для РБК-Украина.
До большого вторжения Артур Дронь работал в "Видавництві Старого Лева", писал стихи. В армию попал 2 марта 2022 года, стал служить в 125 бригаде в должности стрелка. Военные выполняли задачи на Запорожском направлении. Во время одного из боев Артур получил ранения и сейчас проходит реабилитацию во Львове.
В интервью для РБК-Украина он рассказал о первом ранении, поэзии на фронте, роли литературы в освещении войны в Украине за рубежом, отношении в армии к возможным мирным переговорам, мобилизации и демобилизации военных.
– Это первое твое ранение?
– Это первое серьезное ранение. И, дай бог, последнее. До этого были контузии, как очень у многих, и обморожения нижних конечностей.
Ранение оказалось довольно сложным, на стабилизационном пункте я сразу не понимал его серьезности. Узнал, что ранило со спины: и бедро, плечо, ногу, и больше всего руку. А потом оказалось, что в руке сложный перелом лучевой кости и вырван кусок нерва. Поэтому у меня нет чувствительности на нескольких пальцах и части ладони, и очень ограничена подвижность пальцев и руки. За это время я перенес 5 операций, еще одна впереди. Лечение оказалось значительно длиннее и сложнее, чем я мог подумать сначала.
– Как ощущается сейчас жизнь среди гражданских? Раздражает ли что-то? Или что-то шокирует?
– У меня определенно такой классический среднестатистический случай, когда человек с фронта возвращается в тыловой город. Не нравится и не комфортно среди большого скопления людей. Стараюсь избегать центр города, избегать какие-то "движи", заведения. А из людей мало с кем из гражданских общаюсь, разве с некоторыми друзьями.
Сейчас мое окружение -– это мои побратимы, основная часть которых сейчас также во Львове: кто-то после ранения, кто-то на лечении. Я общаюсь с ними, со своей семьей и с врачами. А общения с другими людьми довольно мало.
Сложно видеть бытовые проявления большого непонимания того, что сейчас происходит со страной, такого какого-то равнодушия.
Я однажды выбирал в супермаркете вино, а возле меня стояли двое мужчин возраста 40+, и я слышал, как они между собой разговаривали. "Надо чтобы был какой-то мирный договор и остановили войну, потому что у меня заканчивается магистратура. Разве надо будет платить еще и за аспирантуру. Но все равно какой-то период брони не будет...". Ситуации, когда четко видишь, что это действительно два разных мира.
Я на самом деле думаю, что нас еще ждет столько проблем после окончания войны... Как нам всем жить в одной стране? Тем, кто что-то делает все это время, и тем, кто служит, и тем, кому все равно, и тем, кто скрывается от повестки. Как мы все должны уживаться? Я не знаю.
– Какой был самый тяжелый день на фронте ?
– Это дни, когда мы теряли кого-то из наших. Когда погибал кто-то из сослуживцев. Эти дни всегда были самыми тяжелыми, худшими. Это тяжелее физических трудностей, связанных с боевыми действиями или погодными условиями.
– Как в армии относятся к возможным переговорам между Украиной и РФ? И влияет ли это на мотивацию?
– Я не могу сказать общее мнение, как это воспринимается в армии. Очевидно, что в армии люди с разными взглядами, разными ожиданиями и прогнозами. Что касается моего окружения, моих побратимов и наших разговоров, то мы следим за новостями, и также есть ощущение, что все движется таки к каким-то переговорам, к какой-то возможно заморозке фронта, договоров. И с тревогой ожидаем, на каких условиях это будет. Что придется отдать? С чем придется смириться? Стараемся не создавать себе каких-то иллюзий.
– В начале вторжения ты вообще перестал писать стихи. Почему так произошло? Что на тебя повлияло в тот момент и когда понял, что хочешь вернуться к поэзии?
– Я столкнулся с тем, что почувствовал какую-то такую большую беспомощность языка, письма – всего, что с тем связано. Когда мы столкнулись с таким уровнем ужаса, жестокости, сюра, что происходит вокруг. Что-то такое, как написание текстов, и стихов, показалось ненужным, бессмысленным.
Важнее казались практические вещи, такие как участие в этих событиях в роли военного. Поэтому все началось с большого разочарования в письме. Такая была первая реакция. А со временем надо было все переосмыслить, отойти от того языка, того отношения к письму, которое было раньше. Нужно было время, другой взгляд и отношение к работе со словами, другое отношение с языком, чем он был раньше. Я рад, что не остался в том молчании, и продолжил писать.
– Какое было первое написанное стихотворение после такого молчания? Что вдохновило его написать?
– Я на самом деле не помню, какое конкретно было первым. Точно одним из первых, который есть в книге "Здесь были мы" называется "Изюмское причастие". Это было после того как появилась правда о тех захоронениях, о количестве погибших, замученных, убитых в Изюме.
Но в этом контексте, стихов о таких событиях, трудно употреблять слово "вдохновение" или "вдохновляло" потому что это ассоциируется с чем-то положительным. Было бы странно говорить, что что-то вдохновило на стихотворение о смерти. Вдохновения никакого, просто с опытом приходит потребность прописать его. Сказать от имени кого-то, кто это не скажет, потому что его уже нет. Или он есть живой-здоровый, но этого не напишет. И я понимаю, что у меня есть возможность написать это за него.
Понимаю, что вещи, которые он говорил или показал собой, могли бы кому-то сказать что-то важное. То есть здесь не о вдохновении, а иногда о необходимости говорить, иногда о необходимости переосмыслить для себя какие-то вещи. А в целом запечатлеть то, какими среди всего этого хаоса, страданий могут быть люди. Как они выживают, как они друг с другом живут, как они в таких испытаниях не сдаются. Это о желании написать как люди в этом всем остаются людьми.
– Для тебя сейчас поэзия это о творчестве или о документализации войны ?
– Все-таки вижу в этом больше творчество. Стихи – это художественная литература. Один из таких аспектов, как работает поэзия является то, что автор берет личный опыт, делает из него текст как бы универсализируя, а потом каждый читатель видит в нем что-то личное уже для себя. Это такая двойная конвертация опыта. А с документалистикой, с просто записыванием событий, оно по-другому работает, по моему мнению.
– Можно ли выделить какой-то жанр литературы (поэзия или проза) сейчас как основной?
– Это разные жанры литературы, которые реагируют по-разному. И в разное время. На важные, определяющие события, такие как полномасштабное вторжение, в первую очередь реагирует поэзия. Это такая эмоциональная быстрая реакция. Другие жанры сначала молчат. У нас сразу в 2022 году был всплеск поэзии: и мощной, и не совсем. Ее было много, она была разная. Поэтические реакции были сразу, а в 2023-м уже был всплеск книг с этой поэзией.
Следующим жанром реагирует эссеистика. Такая короткая проза. И сейчас, мне кажется, время, когда этот жанр становится более актуальным. В конце этого года, будет всплеск эссеистики, потому что ожидаются сборники короткой прозы от многих украинских авторов.
А художественная проза будет в конце – романы о войне, о таких трагических и определяющих событиях появляются последними. Обычно они появляются, когда пройдет время. Когда этот опыт уже выдержан, обдуман, когда ты лучше от него отстранен. Возможно, авторы используют записи, воспоминания, которые делали в реальном времени, но сами художественные произведения обычно появляются чуть позже. Поэтому я бы не говорил, что какой-то из жанров главнее, они реагируют постепенно и по-разному.
– Как думаешь, может ли литература быть инструментом рассказа миру о войне в Украине?
– Однозначно может. И это одна из главных задач художественной литературы в наше время. Потому что важную роль играет та штука с личным опытом.
Когда иностранцы узнают о событиях в Украине из новостей, тем более сейчас, они реагируют на это все проще, для них это становится рутиной: какой город взяли, какой город потеряли, сколько людей погибли, был ли обстрел. А когда они читают об этих событиях из художественной литературы, в частности из стихов, они узнают об эмоциональных состояниях человека, о личном опыте человека в это время, как это переживают такие же люди, как они.
Моя книга переведена на несколько языков, и я разговаривал об этом с переводчиком на шведский Микаэлем Нюдалем. Он говорил, что ему важно шведам показывать то, что в Украине участвуют в войне, защищают независимость такие же обычные простые люди, как шведы, которые это читают. Рядовые европейцы могут думать, что украинская армия – это армия, где только профессиональные военные, которые годами для этого учились. И они не ассоциируют себя, какого-то офисного работника с армией.
Литература, какие-то такие тексты, показывают им и напоминают, что украинская армия – это такой же офисный работник, чьей семье начала угрожать гибель. Такие же обычные продавцы, студенты, ИТ-шники. Это такие же обычные люди, но они поставлены в обстоятельства, когда им приходится брать в руки оружие и вступать в армию.
Художественная литература, которую переводят, и выдают, презентуют за рубежом, очень сильно бьет в эту точку. В показе личного опыта. Не пересказа ужасов,, а показывание каким является человек в этих ужасах. И напоминание, что в этих ужасах находятся такие же люди, как те, кто эти книги читают.
– Читал ли свои стихи побратимам?
– Такое редко было. Хотя, когда уже вышла книга и мы делали презентацию а впоследствии и на следующих чтениях во Львове, побратимы регулярно приходили. Они знают чем я занимаюсь, всегда поддерживали и продолжают это делать.
– В ближайшее время планируешь издавать сборник?
– Сейчас я собственно работаю над новой книгой, но она будет не поэтической. Это книга короткой прозы. Ближе к сборнику эссе – жанру, о котором мы говорили. Это новый для меня опыт, очень интересно работать с новым жанром – другой подход, другое взаимодействие с языком, другое все. Книга должна выйти в этом году – надеюсь, что летом – в "Видавництві Старого Лева". По крайней мере я сделаю все зависящее от меня, чтобы так и было. Прежде всего сейчас нужно ее дописать и вовремя отдать издателю
– Что думаешь о том, как проходит сейчас мобилизация, и о том, что до сих пор нет сроков службы для действующих военных?
– По демобилизации у меня, и у всех, с кем общаюсь в армии, есть одно основное ощущение и мнение – нас как всегда обманули. Нам просто всегда в глаза врут. Обещают демобилизацию, говорят, что разрабатывают закон и через сколько месяцев он будет. Потом закон исчезал, потом снова возвращался. Мне кажется, это очень большое неуважение к военным. Даже не тот факт, что нет демобилизации – ситуация на самом деле очень сложная – а то, что нам врут в глаза.
Очень хорошо журналист Павел Казарин об этом писал, что нужно иметь смелость говорить нам правду. Если нет возможности проводить демобилзацию, то надо так сказать. А обещать, строить какие-то сроки, обманывать – это дорога в никуда.
Относительно мобилизации, то я считаю, что она провалена, и должна быть более серьезной и массовой, чем сейчас. Странные вещи с экономическим бронированием. Странно то, каково сейчас количество забронированных, и соотношение забронированных и незабронированных. Это какой-то ужас. То, каково большое количество мужчин, которые подлежат призыву по всем параметрам, но не мобилизованы. А в это время военным говорят, что некем заменить или усилить. Это какие-то очень странные вещи.
Еще одна ужасная вещь – отношение гражданских к ТЦК и всему процессу мобилизации. Люди в ТЦК не святые, было много позорных случаев, и каждый, кто превышает полномочия должен нести наказание, это даже не тема для обсуждений. Но эти нападения на военнослужащих, плевки на человека в форме с флагом, убийство военного ТЦК – это просто ужас. Эти люди, которые нападают на военных, должны отбывать наказание. Это должно настолько резко пресекаться, а такое ощущение, что оно поощряется.
Относительно контрактов для ребят моложе 25 лет – а что с теми ребятами, которые пришли служить еще с 2022 года моложе 25 лет? А с теми, которые пришли моложе, но уже демобилизованы из-за сложных ранений? Сейчас много чего не понимаю. А вообще должна быть более серьезная мобилизация взрослого населения.
– Как относишься к толерантности к русскому языку и российскому контенту?
– Мое личное отношение ко всему русскому – резко отрицательное. Как человек из армии я понимаю, что часть военной среды общается на русском или потребляет русскоязычный контент, и это единственная категория, которой я бы ничего на это не сказал. Эти люди – совсем другая тема. Если он также рискует своей жизнью за нас, то как я могу ему указывать на язык? Внутри армии это не является причиной для конфликта.
Что касается людей, которые не служат, то это остается странным и диким, и им я на это могу указать. Через три года спустя начала полномасштабного вторжения, когда россияне ежедневно убивают украинцев, слушать русскую музыку, говорить на русском – это себя не уважать, не уважать всех погибших людей.
– Что для тебя будет победой Украины?
– Глядя на то, как и куда все движется, скажу, что главное не потерять то, что у нас еще есть. Не потерять больше.