Защитник "Азовстали" Виталий Мурдза: Снова вернусь в строй, война не закончилась

Интервью РБК-Украина c воином полка "Азов" Виталием "Мурзиком" Мурдзой – об обороне Мариуполя, выходе из "Азовстали", пребывании в российском плену и возвращении домой.

В рамках большого обмена 21 сентября 215 украинских военных, включая лидеров полка "Азов", оказались на свободе и вернулись домой. Медийность – штука выборочная. В основном лучи софитов и телекамеры направлены на нескольких главных действующих лиц. Это заслуженно, однако не дает полной картины ощущений и переживаний всех прошедших через невыразимые испытания.

Каждый человек – это история и уникальный угол зрения, а история каждого отдельного защитника "Азовстали" заслуживает внимания большего количества людей, чем его семейный круг и друзья. Время войны - это также время новых имен.

В интервью РБК-Украина 27-летний "азовец", командир взвода пехоты Виталий Мурдза из Львова с позывным "Мурзик" рассказал о его личной войне и деталях обмена от первого лица. Ниже сокращена версия разговора, полное интервью в видеоверсии на YouTube канале РБК-Украина .

– Как для тебя лично началась полномасштабная война 24 февраля?

– Около 3 часов, в половине 4 утра 24-го в Мариуполе произошли мощные взрывы. Не очень было ясно, что это. Нас подняли по полной боевой готовности. Днем ранее мы с командиром роты провели реконструкцию. Уже было понимание, что что-нибудь, возможно, будет. Определили рубежи занятия обороны вокруг Мариуполя. Наша рота знала, где кто занимал позиции. Утром собрались и уехали.

У нас была зона ответственности: мариупольский микрорайон "Восточный". И там уже по взводам разъезжались. На месте с командирами отделений занимали оборону в окрестностях города: выставляли наблюдательные пункты, технику, занимали позицию. Давали задачу ребятам вкапываться, потому что мы перед городом стояли.

Когда начались первые серьезные обстрелы на "Восточном"... если я не ошибаюсь, уже на второй или третий день. Уже нормально начали прилетать "Грады". Враг начал вести более активные наступательные действия несколько севернее микрорайона "Восточный", там через село, через Калиновку. Там соседний взвод стоял и там начались прямо уже бои. У нас велись только обстрелы, постоянные обстрелы.

– Было ли взаимодействие с гражданским населением в Мариуполе в то время?

– Общение было в первые дни. Очень многие были в городе еще в первые дни. Когда начало прилетать, очень много людей там сразу без лишних вопросов начали уезжать, но очень много еще осталось.

Мы им говорили, что если есть возможность, то лучше уехать. Мы понимали, что это уже не та война, которая была до этого. Начавшиеся более активные боевые действия. Люди как-то относились к этому легкомысленно. Возможно, думали, что все не так будет развиваться. Очень многие в первые дни не покинули дома. Мы их просили. Там мужики с собачками выходили гулять, мы просили, чтобы они прятались в убежища. Были раненные. Ребята увозили их в больницу №4, она еще тогда работала.

Кто-то уезжал, кто-то нет. Ну у каждого было свои причины. Может не было куда, может, кому-то возраст не позволял. Но были гражданские люди, которые по этой причине и погибли. Обстрелы не останавливались, они шли круглосуточно. Только наоборот наращивались. Когда только начала работать артиллерия, уже потом подключилась авиация и с моря начались идти обстрелы.

– Как вы помогали гражданским?

– У нашего взвода так получилось, что гражданские убежища были немного дальше от того места, где мы находились. Когда уже интенсивнее начались обстрелы, они немного отошли в глубину, мы с ними немного меньше пересекались. Вообще я знаю, что ребята в убежища и генераторы привозили, и еду, и даже люди просили вывезти их на блокпост, но так как уже некуда было, то просто указывали, куда выходить, тем, кто хотел.

– Блокпост на выезд из города?

– Да. Им никто не мешал. Кто хотел, шел на ту сторону, кто хотел, шел на территорию Украины. Это было возможно. Невозможно выйти стало позже…

– Когда это стало невозможно?

– Мы уже на вторую неделю знали, что окружены. Но сначала для гражданских было гораздо проще. Это уже когда началось… после двух недель наращивания обстрелов начали продавливать на каких-то флангах, это уже было чуть позже, это середина марта.

Тогда уже стал вопрос очень трудный с гражданскими. Потому и начались обстрелы по больнице. Больницы перестали принимать раненых гражданских, а те, кто там уже находился, получали дополнительные ранения. Даже не знаю, как сложилась судьба этих людей, лежавших в больнице. На левом берегу и больница была, и роддом. Не знаю, какая там их судьба.

Фото из собственного архива Виталия

– Когда впервые увидел врага, когда произошли первые стычки?

– Первый контакт с врагом мой взвод имел где-то в середине марта. Ну, это первые потери и первый контакт были именно с врагом, пехотинцы с пехотинцами, это была середина марта. Оценивать врага я не могу, потому что врага нельзя недооценивать, но мы тогда понесли первые потери и противник понес первые потери.

– В общем, какие потери твоего взвода?

– За время пребывания в Мариуполе со взвода мы потеряли 8 человек погибшими.

– Расскажи о времени, когда уже зашли на "Азовсталь"?

– На "Азовсталь" наша рота зашла одной из последних. С гражданскими мы там не пересекались. Потому что гражданские жили отдельно в бункерах и в глубине завода.

Как было на "Азовстале"…. Круг нашего пребывания уменьшался, а интенсивность артиллерии не уменьшалась. И поэтому получалось так, что увеличивалась площадь ударов.

– Ты понимал, что плен неизбежен, были ли надежды, что можно было выйти?

– Да нет, по-моему, у нас с первых дней не было мысли о том, чтобы покинуть город. Выходить из Мариуполя мы просто не могли, даже не имели морального права оставить Мариуполь без боя.

– Ты знал или слышал об акции "Разблокируй Мариуполь"?

– Нет, не знал. Мы уже понимали, что деблокада невозможна. На вторую неделю мы понимали, что уже в окружении, а потом враг силы только наращивал и наращивал.

– Была ли какая-нибудь связь?

– Мобильная связь пропала почти сразу. Последний раз "Водафон" ловил, когда мы еще были на "Восточном". 7 марта - это был последний раз, когда ловила связь. Не знаю, как на правом берегу, на левом уже связи не было. Позже на КСП батальона была связь, интернет был. Нам посылки передавали, когда еще была возможность. Старлинковский интернет. Иногда можно было с родными связаться, написать, что со мной все хорошо. Постоянного Интернета не было.

Ощущения были двояки. Мы понимали, кому мы сдаемся… шел разговор о каких-то договоренностях, но мы же все прекрасно понимаем, с кем мы договариваемся. С другой стороны – единственное, что успокаивало, это то, что у нас было при сдаче очень много "300-х". Около 600 человек. И они просто… Если бы мы не сдались, большинство из них бы погибли. Если бы мы не сдались, то было бы еще больше "300-х". Большинство из нас там все равно осталось бы – двухсотыми или трехсотыми. А какое-то количество в итоге все равно бы попало в плен. Так что это был вынужденный шаг.

Это было правильное решение "Рэдиса" (командир полка "Азов" Денис Прокопенко - ред.) - сохранение своего состава. Есть разница, когда боец умирает в бою, и когда он беспомощно гниет в больнице

- Это решение было заранее, вы узнали ежедневно о том, что будете покидать "Азовсталь"?

– Это решение было, конечно, не "Рэдиса", а высшего руководства. Но командир там согласовывал всё. Нам пришел приказ. Мы узнали… Ну, первый выход был 16 мая. А нам лично довел информацию наш ротный командир немного раньше, на несколько дней раньше. 14 где-то числа. А восприняли… Ну, так и восприняли. Двояко. Нам все объяснили, мы все поняли, что или мы здесь могли дальше бегать, плюс самые первые, это было важно, трехсотые наши, которые просто гнили. БК заканчивалось, заканчивалось питание. Ну мы бы там, думаю, больше месяца еще побегали бы…

– Ваш выход из "Азовстали". Как вообще проходило технически?

– Выход был действительно лояльный. Совершенно. Мы вышли с завода, у нас уже были списки людей, чтобы никого не забыли. С завода выход был на дорогу, там уже стояли автобусы с представителями наших спецслужб и спецслужб РФ. С завода мы все выходили с оружием, а потом его сдавали.

Там мужчина такой был, чуть старше по возрасту, из наших спецслужб. Он каждому из нас пожал руку, сказал: "Спасибо за службу" и мы по дорожке пошли на мост. Там нас ждали представители РФ. Они уже снимали каждого на видео, спрашивали имя, фамилию, отчество, звание, есть татуировка или нет. Мы показывали.

Дальше мы шли дальше, там поддоны стояли, вещи, которые мы имели, проверяли. У кого-то забирали, у кого-то – нет. У меня забрали, например, "рыльно-брильное", зубную щетку... У кого-то лояльнее было: посмотрели и он пошел дальше. Потом нас усадили в автобусы. Без масок, без наручников, ничего. Посадили в автобусы и все, мы уехали. Долго ехали…

– Пребывание в плену мы не будем обсуждать. Но, пожалуй, то, что можно… о питании, например?

– Ну питание было трехразовое. Я лично был в Еленовке, и последний месяц в Донецком СИЗО. Трехразовое питание было и там, и там.

Фото из собственного архива Виталия

– Была ли в плену связь, доступ к интернету. Понимал ли ты ход действий?

– Связи с "большой землей" не было никакой. Ни разу не удалось связаться с семьей. Единственный, кто поинтересовался, это "Красный крест" заходил в автобус, как только мы ехали в Еленовку. Они там анкетки раздали: имя, подразделение, звание, должность и номер телефона, контакты близких. После плена я узнал, что Красный крест позвонил. Больше я ни Красного креста, ни других организаций я там не видел.

– Это они позвонили твоей семье И больше никого из организаций ты не видел... Когда ты узнал о готовящемся обмене?

– Я и не узнал. В Донецком СИЗО у нас в 10 часов вечера был отбой, в 10.30 мы услышали, что называют фамилии и выводят из камеры. Открылась дверь нашей камеры. С одной камеры обменяли 5 человек. Называли фамилии, я вышел из камеры. Мне сказали: зайди назад. И так все эти 5 человек. Они закрыли камеру и пошли дальше по коридору. В коридоре стояли около 79 человек.

Я не мог разглядеть, потому что там лицом в землю нужно было смотреть. И мы лежим, думаем... Там все были офицеры. Ну, офицерский состав. Мы посидели, подумали и решили: ну все, ложимся спать. Утром. В 8 утра нам принесли завтрак и в 8:30 мы слышим снова по коридорам идут работники СИЗО. И снова открывают камеры, снова называют по списку те же фамилии. Мы поняли, что нас тоже заберут. Открылась дверь и там уже нас вывели. Маски, наручники и вот уже началось: автобусы, самолеты.

– Технически как происходил выход? Мешок на голову?

– Ну можно и так сказать. Маленький мешок на голове.

– Потом ты не понимал куда едете?

– Нет, не сказали. Ни "с вещами на выход", ничего. Я не видел, куда они нас ведут. Я уже чисто почувствовал, что нас вывели на улицу, отвели в подвальное помещение, сняли с каждым видео. Видео о том "Как с тобой обращались, хорошо ли вас кормили", и еще спрашивали, пели ли мы российский гимн. После этого нас завели всех в общую камеру. Там собралось около 35 человек.

Маски нам сняли, и мы смотрим, что весь офицерский командный состав полка. Мы начали думать, сомневаться, это обмен такой, или на этап куда-то в РФ. Мы еще расписывались на документах, также в СИЗО, что претензий нет. Что ценные вещи возвращены. Мы подписывались и все. И мы думали, думали.

– Какие ценные вещи?

– Имеется в виду все личные вещи. К тому же у многих были паспорта, удостоверения, водительские права, деньги. У меня лично было обручальное кольцо, я его сдал в Еленовке, и... как видите (показывает руки, - ред.) кольца больше у меня нет. Причем при этапировании из Еленовки в Донецкое СИЗО мне его вернули, а забрал якобы на хранение уже прокурор в Донецке.

– Когда увидели командиров "Азова" и других своих товарищей при перевозке, то вы поняли, что это уже освобождение из плена?

- Нет наоборот. Когда мы увидели, что из этих 35-37 человек 90% это наш офицерский состав и командиры разных подразделений, то растерялись. Не понимали это освобождение или этапирование еще куда-то подальше. Мы вместе побыли в камере несколько часов, потом нам сменили наручники на стяжки (те же наручники, только пластиковые, как в полиции – ред.), загрузили в тентованные КРАЗЫ и мы уехали.

Ехали около 2-3 часов. Общаться в пути друг с другом было запрещено. Куда едем – мы не понимали. По звуку услышали, что это был аэропорт. Там нас завели в самолет, сняли маски с лиц и мы могли по крайней мере поговорить с сидящим рядом, обменяться догадками, спросить "кого видел, кого слышал, с кем сидел" и прочее.

Летели мы также часа 2-3, после этого к нам добавили других людей и уже зачитывали списки. Только тогда я начал думать, что это действительно обмен – среди фамилий были и женские, и фамилии наших, которые были на "Азовстали". Но все равно окончательной уверенности не было, что нас освобождают.

Я даже не знаю, где была эта первая остановка на самолете. Говорят будто бы это была Москва или где-то под Москвой, но наверняка не знаю. Потом снова взлетели и часа три были в полете. При приземлении открылась рампа, и мы увидели автозак... тогда еще раз подумалось, что это не обмен и освобождение, а все же очередной этап.

Но из самолета нас посадили не в автозак, а в нормальный комфортный автобус, называя до этого фамилию каждого и поочередно переводя в него с самолета. Я увидел белорусские номера. Это была Беларусь. Тогда уже после нескольких минут дороги по автобусу я окончательно понял, что, да, это обмен. Хотя до украинской границф мы ехали еще со стяжками на руках.

– Родители и жена узнали о твоем увольнении постфактум или знали заранее?

– Жена узнала уже, когда я ей позвонил и сказал, что уже нахожусь в Украине. Уже после пересечения белорусско-украинской границы нас встретили наши люди, среди них была медсестра, которая всем дала свой мобильный, чтобы связались с родными. Весь автобус звонил по ее телефону.

– Когда ты узнал, что вас в том числе обменяли и на Медведчука? И что ты об этом думаешь?

– Узнал уже в Украине и, честно говоря, не думал об этом. Безразлично. Наверное, наши спецслужбы уже узнали от Медведчука всю необходимую информацию и он здесь больше не нужен. Мы еще на "Азовстали" слышали что-то о том, что, возможно, нам дадут зеленый коридор выхода через Турцию в обмен на Медведчука. Были такие слухи.

– После окончательного возвращения на подконтрольную Украине территорию как происходила ваша реабилитация?

– Сразу после обмена нас привезли в Чернигов. Там нас накормили впервые за двое суток с начала наших "путешествий". Мы там переоделись, умылись и на следующий день уже были назначены анализы.

– У тебя были ранения или контузии?

– Ранений не было, а контузии были у всех, мы это даже не считали. Это в первые дни на "Азовстали" после контузий пытались человека прокапать (поставить капельницу – ред.), а потом уже и было нечем.

После Чернигова мы все поехали в санаторий Новых Санжар Полтавской области. Там тоже проходили ВЛК. Прошли в ускоренном режиме и потом уже патронатная служба "Азова" организовала кому нужно более углубленное лечение в частных больницах. Это тяжелораненые, с осколками, словом, те, кто нуждается в более интенсивном медицинском сопровождении. А других, "легких", скажем так, разместили в госпитале МВД.

– Сейчас ты еще проходишь реабилитацию? (Разговор был записан 8 октября – ред.)

– Да, мне уже провели полный осмотр, назначили курс лечения и сейчас я прохожу процедуры.

– Какие дальнейшие планы после больницы?

– Поеду во Львов, домой. На время. Но потом, как человек военный, снова вернусь в строй. Война не кончилась.

– Наверняка родные будут все же не в восторге от желания вернуться на фронт?

– Да, уже говорили… ( улыбается ) Но все равно вернусь.

– Мировоззренческий вопрос: как ты после горячей фазы обороны Мариуполя, боев и плена относишься к вопросу языка – пропагандисты навязывают нам "защиту русскоязычных", при том, что большинство "азовцев", как мы знаем, именно и есть русскоязычные, притом , что они лучшие защитники Украины На этом вопросе любят спекулировать также и украинские политики. Интересно твое мнение.

– Действительно, в "Азове" русскоязычных всегда было больше. Хотя также стоит отметить, что после полномасштабного вторжения России многие из них перешли или пытаются перейти на украинский. От чистого сердца. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже, но пытаются многие. Лично я считаю, что украинцы должны общаться по-украински, но не придаю большого значения, если кто-то говорит иначе. Вообще, я не вижу в этом никакой реальной проблемы. Главное, чтобы люди друг друга понимали.

– Интересуешься ли ты новостями сегодня? Слышал ли что-нибудь о "могилизации" в России? Что ты можешь сказать об этом? Может ли это повлиять на ход войны?

– За новостями слежу, но стараюсь не очень углубляться. О "могилизации", конечно, слышал. Мое мнение: любая армия – это не количество, а качество. Только тогда она будет эффективна. А происходящее в России – это действительно "могилизация" и ничего другого.