"Главный террорист – это наш сосед". Как жители Мирного возвращаются в разрушенное войной село

Что происходило с населенными пунктами, которые находились на линии огня, как люди возвращаются домой и в чем нуждаются местные жители – в репортаже РБК-Украина из села Мирное Николаевской области.

Бежав из Херсонской области, российские военные покинули и часть соседней – Николаевской, которую старались оккупировать полностью с начала полномасштабного вторжения. После освобождения территорий степной Украины люди все еще слышат новые названия населенных пунктов, пострадавших от боевых действий.

Помимо Херсона, ВСУ освободили ряд сел. Многие из них не были в оккупации, но ежедневно подвергались обстрелам россиян, которые используют тактику выжженной земли. Но, несмотря на старания врага разрушить и обескровить, в небольших городках и селах продолжает пульсировать жизнь.

"Что мы у них взяли, чтобы у нас забирать?"

Маленькое село с красноречивым названием Мирное располагается вдоль границы Николаевской и Херсонской областей. До полномасштабного вторжения оно было как все небольшие села – уютным, аккуратным, с населением около 500 человек. Тут все знали друг друга по имени, помогали соседям возводить дома, водили детей в одну школу.

Сегодня село фактически заброшено. Проезжая мимо, мы считаем уцелевшие дома – это те, у которых хотя бы есть части стен. Таких по дороге, пролегающей вдоль села, всего около десяти. Остальные разрушены частично или полностью – дома сносили хаотичными ударами, будто стремясь уничтожить их все разом.

Сбрасываем скорость – на дорогах кое-где видны воронки, а в некоторых местах прямо из асфальта торчат снаряды. Местные, которых можно сосчитать на пальцах, подходят к ним и рассматривают их с отвращением. Снаряды нельзя трогать и, хотя село уже освобождено, очистить его от приветов "русского мира" быстро не удалось – не хватало спасательных бригад из-за большого объема работы.

Мирное по жестокой иронии стало фактически полем боя. Захватчики постоянно пытались продвинуться с Херсонской в Николаевскую область, поэтому приграничные села вместе с Посад-Покровским, Лучем стали местом постоянных артиллерийских дуэлей. Жителей эвакуировали, кто-то выезжал своими силами. А есть и те, кто остался – месяцами они прятались в погребах, будто в окопах, боясь выйти наружу.

Пока мы идем по дороге вдоль домов, с нами равняется автомобиль, из него выглядывают мужчина и женщина. Увидев наши камеры, они напрягаются. Первым заговаривает мужчина.

– Вы сюда снимать приехали? Так снимите! Посмотрите, какие у нас тут руины.

Автомобиль останавливается, мужчина и женщина выходят, представляются Владимиром и Ириной, начинают говорить. По ходу диалога они смягчаются – им хочется рассказать о себе кому-то еще, кроме друг друга. Они показывают на дома, где жили их соседи, кивают на торчащие из асфальта снаряды, перебивают друг друга. Они уехали из Мирного, когда снаряд убил односельчанина.

– Мы в погребе прятались – 15 человек, три собаки. Соседи, кумовья, дети. Нам долетало, но в дома не прилетало. А потом снаряд убил человека.

Мы садимся в машину и едем за ними на их улицу вглубь села. Здесь есть уцелевшие дома, по крайней мере, такими они кажутся на первый взгляд. Железные листы ворот смяты как бумага, фасады прострелены, а земля у домов вспахана воронками.

Чем ближе к дому Владимира и Ирины, тем отчетливее звук генератора. Он разбивает тишину дробью гудящего мотора. Его отдал местным один фермер, чей большой, выделяющийся из общей линии дом был разрушен в первые месяцы вторжения. Пока мы стоим у ворот, к нам подходят несколько парней, на руках у них строительные перчатки. Они кивают нам, не изменившись в лицах.

– У нас тут 5-6 ребят местных, помогают нам, крышу кроют.

Село стало пустеть после первой смерти. Не только Владимир и Ирина поняли, что нужно эвакуироваться. Соседи начали выезжать, кто раньше, кто позже. Как бы кто не любил свой дом, возводимый им годами по кирпичу, когда над крышей летят ракеты, выбора не остается – родные стены пусть и лечат, но не воскресят.

Мы заходим во двор. Фасад и небольшая арка у входа обвиты виноградом. Его гроны почти что черные виснут над нашими головами. Они испортились, так и не дождавшись сбора урожая. Во дворе стоит обеденный стол, у входа велосипед. Окон в доме нет. Ирина разрешает нам зайти.

В комнатах все перевернуто, со стен обвалилась штукатурка, повсюду россыпь меток от обстрелов. Отсюда бежали в спешке – на полу разбросаны вещи вроде резинок для волос, вилок, некоторой одежды. Мебельный гарнитур, какие любили ставить еще в советские времена, цел, диван затянут пленкой. На кухне из стены вырвана плита, а посередине стоит холодильник, как будто он замешкался и не нашел свой угол. На подоконнике аккуратно лежит подарочная коробка с бутылкой дорогого алкоголя и рюмками.

– Это нам из Турции привезли подарок, – говорит Владимир и на секунду улыбается. Речь идет о прошлой жизни, которую отняли силой.

Мы спрашиваем, будут ли мужчина и женщина возвращаться сюда жить. Они говорят, что нет смысла, пока нет света. Со светом будет вода, а газ дадут в любом случае – под него подведена система.

Мы выходим во двор, нас знакомят с местной жительницей. Она почти не смотрит на нас, а на вопросы отвечает односложно. Владимир берет ее под руку.

– У нее Петька погиб 7 мая. Мой одноклассник.

Погибший – ее муж. Женщина быстро вытирает глаза рукавом, а Владимир просит ее показать фотографию. Пока она ищет фото, он рассказывает о Петре.

– 24-го как прилеты начались, 25-го он: "Все, я иду". Мы его отговаривали. "Нет, я должен". Ему было 43 года, 1 января должно быть 44.

Женщина показывает фото. На нас смотрит суровый мужчина. Петр сначала воевал на Николаевском направлении, потом на Донецком. Там его ранили – мужчина умер в больнице, но перед этим обзвонил всех родных.

– Это он уходил так, – добавляет Владимир, кивая на фото, – Он красивый очень парень у нас. Он на этой фотографии на русских очень злой был. Русские. Уроды они.

У жены Петра осталось трое взрослых детей. Женщина ведет нас к себе домой, он пострадал больше, чем соседский. В комнатах валяются куски мебели, каркасы кроватей прислонены к стенам. На полу лежат книги и тетради, которые выпали из письменного стола. Рядом с ними валяются пачки из-под детского питания. Здесь вполне мог жить одно время кто-нибудь из местных – жители Мирного, пока полностью не уехали, какой-то период кочевали из одного дома в другой, в надежде найти более безопасное место.

В доме у жены погибшего Петра оконные рамы вырваны с кусками кирпичей. На стене одиноко висит полка, забитая книгами. Женщина молча водит нас из комнаты в комнату, а мы не можем нарушить тишину – любой вопрос здесь прозвучит банально, а сочувствия – недостаточно.

Перед прощанием мы спрашиваем у жителей Мирного, что они думают об оккупантах. Ответ очевиден, но его нужно фиксировать. Владимир краснеет и повышает тон.

– Что мы у них взяли, чтобы у нас забирать?! Спалить их в корень! Это главные террористы земного шара. Мы не понимали тогда, а сейчас понимаем. Главный террорист – это наш сосед.

Ирина кладет руку на грудь и кивает на дом.

– Ладно, они разрушили вот. Отстроим. Но то, что они издевались над людьми, ну как такими можно быть… Это что должно быть внутри у человека, чтоб насиловать, отрезать части тела?

Мы выходим во двор. Местные парни заделывают окна дома листами фанеры. Начинается дождь, село накрывают сумерки. Ночью здесь не будет света, но это не значит, что не будет жизни. Владимир с Ириной провожают нас до главной дороги, где останавливаются. Мужчина оборачивается и смотрит поверх каркасов крыш.

– Поставить бы бетонную стенку. И пусть умрут там. Что ж они натворили…